Президент достаточно окреп для ассиметричного ответа на давление и устрашение. Как террористы, так и заказчики террористов, по всей видимости, этого не ожидали. Они все еще действуют по принципу прогнозируемой реакции в рамках существующих правил. Но Путин ответил: правила здесь устанавливаете не вы.

Если представить себе, что евроатлантическая тайная элита состоит из двух отчасти враждующих, отчасти диалектически взаимодополняющих крыльев, то мы догадаемся, что те же силы, которые спровоцировали (либо организовали) атаки 11 сентября 2001 г., сегодня пытались надавить на Россию. Буш и Путин выступали скорее как объекты давления, нежели как субъекты.

В. В. Путин действует гораздо «циничнее», чем это было до сих пор принято в России. Путин стал циничнее и прагматичнее, чем сами заказчики террора. Вряд ли следует признать нормальным состояние, когда СМИ взвинчивают общественное сознание до высоких градусов напряжения без достаточных на то оснований. Но если кто-то использует эффект гипертрофии события в СМИ для разложения государства, то почему государство не может направить тот же эффект на противоположные цели?

Террористический акт не способен поколебать конституционные основы. Поэтому и нет никакого «совместного правотворчества» террористов и власти. Скорее нужно говорить о том, что Путин использует всевозможные экстраординарные поводы для своих целей. Повод «террористической войны» довольно ничтожный, как это ни цинично звучит (но только цинизмом сейчас все объясняется). Если бы крупные теракты приводили в истории к серьезным реформам, то динамика истории была бы совсем другой.

Нынешняя историческая ситуация характеризуется дефицитом трагедий. На фоне масштабной войны теракты, даже с тысячами жертв, оказались бы незамеченными. Террористы не воюют с наступающей империей, они гуляют по просторам схлопывающейся державы, питаясь энергией этого схлопывания. Более того, сам террор является ничем иным как симптомом отступающей империи.

Но важно другое: Путин дал асимметричный ответ не потому, что устарела тактика прямых ответов, а потому, что ему крайне несимметричной видится сама угроза: асимметрия, искривление пролегает в пространстве от инструмента к тому, кто пользуется этим инструментом. Некоторые уже обратили внимание на то, что Путин начал намекать на скрытую действительность террора как инструмента. Так может быть ответ президента не столь уж асимметричен? Может быть, это лучший из возможных ответов? Эксперты и аналитики здесь явно не входят в число посвященных, но являются скорее гадателями и угадчиками.

На мой взгляд, речь идет не о том, чтобы вступать в «третью мировую войну», поскольку у этой войны нет реальных субъектов (строго говоря, коалиции, если она возникнет, не с кем воевать, кроме мифических международных призраков, которых режиссируют нанятые для давления и устрашения террор-технологи). А воевать вместе с Израилем и США против арабских стран и Ирана Россия не будет. Впрочем, возможно, террор-технологи смотрят еще дальше: и им нужно только, чтобы Россия не мешала Америке поставить на колени Сирию и Иран. В таком случае следует признать, что их стратегия в целом оправданна. Но издержки ее внутри России могут перевесить полученные выгоды на Ближнем Востоке.

Как и раньше, главной внутрироссийской проблемой остается отсутствие положительной повестки дня государственной идеологии. «Оздоровление государственного организма» — это все еще риторика. Правда в этой риторике есть очень бодрые сдвиги: Путин последовательно проводит метафору «государство — организм», «страна — организм». А эта метафора сугубо консервативная, традиционалистская. В речи Путина на расширенном заседании правительства слово «организм» было произнесено 7 раз. Власть мыслит Россию не как мертвую систему, а как живое целое, причем органичность государства мыслится не только как данность, но и как требование и задача: «Органы исполнительной власти в центре и в субъектах Федерации образуют единую систему власти и соответственно должны работать как целостный соподчиненный единый организм». «Мы должны сделать нашу страну эффективным… организмом». В этой же речи прозвучали другие знаковые слова: «Ослабла страна и государство — и все вспыхнуло сразу. Это внутри каждого организма и каждого государства присутствует… Нам нужно оздоровить весь организм российской государственности и экономической системы. Мы действительно идем по сложному, абсолютно неизведанному пути».

Ощущение Путина, что мы идем по неизведанному пути, говорит о многом и как минимум о том, что курс на копирование зарубежных политических образцов должен быть отброшен.

Высказывания многих политиков о том, что назначенцы на местах ослабят страну, тогда как «выборные» губернаторы ее укрепляют, мягко говоря, плохо обоснованны. Это так же мало обоснованно, как привычные страхи и «охи» по любому поводу относительно возможного усиления межнациональной розни. Назначенные Москвой губернаторы (пусть даже в большинстве своем русские, а не туземцы) не приведут ни к национальной розни, ни к ослаблению эффективности власти. Возможен рост коррупции, но, во-первых, как говорится, не все сразу, а, во-вторых, если из Москвы не будет проявлена политическая воля к искоренению коррупции, то всенародно избираемые главы регионов окажутся ничем не предпочтительнее назначаемых «по представлению». Если же такая воля будет проявлена и будет проводиться, то снимать и карать воров-назначенцев по поступающим снизу жалобам станет легче.

Ситуация после Смутного времени представляет собой некоторый баланс разрушительных и созидательных тенденций. Эта «стагнация коллапса» объективно выгодна некоторым зарубежным державам, а внутри России — лишь узкой прослойке собственников, не сопрягающих свое будущее с реальным подъемом национального хозяйства. Где-то должна быть точка фазового перехода. И эта точка очерчивает водораздел между смутой и новой стабильно развивающейся системой — его-то мы и называем моментом «великого перелома».

Путин, подобно Сталину в 20-е годы, давшему возможность внутри НЭПа и партийной демократии вызреть новому курсу на социализм в отдельно взятой стране, дал возможность вызреть в послеельцинской России идеологическому консерватизму — идеологии России-материка со своими небесными корнями и со своей исторической традицией. Сталин тогда и Путин теперь обращаются от Смутного времени, от революционного перепахивания России к «новому курсу». В этом состоит смысл «великого перелома» как сценария политического развития.

Для Сталина перелом выражался в том, что он избавился от политических конкурентов, что он преодолел оппонирующие тенденции (левый и правый уклоны), выстроил четко работающую систему госаппарата. Именно это позволило ему объявить новый курс на построение социализма в СССР, на отказ от компромиссного НЭПа, на переход к индустриализации. Для Сталина главным были не конкретные механизмы, оттачивающие социально-экономическую систему НЭПа, а выстраивание разумной кадровой политики в верхах государственного аппарата, подготовка условий для установления безоговорочной единоличной власти в партии. Так же и теперь: главным содержанием современной политики были не отдельные реформы, а формирование нового баланса крупных финансовых и политических группировок.