– Братья мои, явно случилось что-то серьезное. Архиепископ Багдада предполагает, что взорвалась начиненная взрывчаткой машина, а у него есть опыт столкновения с этим злом. Лично я считаю, что мы должны возлагать упования на Господа, который пока пощадил нас, и продолжить голосование, однако у других может быть иное мнение. Я ваш слуга. Какова воля конклава?

Сразу же поднялся Тедеско.

– Мы не должны опережать события, ваше высокопреосвященство. Может быть, это была и не бомба вовсе. Может быть, газовая магистраль или что-то такое. Мы бы выглядели глупо, если бы бежали из капеллы из-за какого-то происшествия! А если это даже террористический акт? Что ж, хорошо: мы должны показать миру неколебимую силу нашей веры, показать, что нас не устрашить, и продолжить выполнение нашей священной миссии.

Ломели понравилось услышанное. Но при этом он не мог подавить в себе недостойное подозрение, что Тедеско говорил только для того, чтобы напомнить конклаву о своем лидерстве.

– Кто-нибудь еще хочет высказаться? – спросил он.

Некоторые все еще обеспокоенно поглядывали на окна в пятнадцати метрах над их головами. Желания говорить никто не выказывал.

– Нет? Хорошо. Однако, прежде чем мы продолжим, уделим минуту молитве.

Конклав встал. Ломели склонил голову:

– Господи, мы возносим наши молитвы за тех, кто, возможно, пострадал или страдает в этот момент вследствие взрыва, который мы только что слышали. За обращение грешников, за прощение грехов, за раскаяние и за спасение душ…

– Аминь.

Он дал еще полминуты на размышление, после чего объявил:

– Голосование возобновляется.

Из-за разбитых окон донесся слабый вой сирен, потом шум винтов вертолета.

Голосование продолжилось с того места, где оно было остановлено. Сначала проголосовали патриархи Ливана, Антиохии и Александрии, потом Беллини, за ним кардиналы-пресвитеры. Было очевидно, что они теперь шли к алтарю гораздо быстрее, чем прежде. Некоторые так спешили проголосовать и вернуться в герметичное тепло Каза Санта-Марта, что почти глотали слова клятвы.

Ломели положил руки на столешницу, чтобы они не дрожали. Он был абсолютно спокоен, разговаривая с агентами службы безопасности, но, как только вернулся на свое место, шок потряс его. Он не страдал чрезмерным солипсизмом, чтобы поверить, будто бомба взорвалась просто из-за того, что он написал собственное имя на клочке бумаги. Но и не был настолько приземленным, чтобы не верить во взаимосвязь некоторых вещей. Иначе как еще, кроме как недовольством Господа его махинациями, интерпретировать время взрыва, который прозвучал с точностью удара грома?

«Ты поставил передо мной задачу, а я не смог ее выполнить».

Вой сирен усиливался до крещендо, как хор прóклятых: некоторые завывали, некоторые улюлюкали, некоторые испускали одиночные вопли. К треску первого вертолета добавился второй. Эти звуки высмеивали предполагаемое уединение конклава. Кардиналы с таким же успехом могли проводить голосование посреди Пьяцца Навона[85].

Тем не менее если ты не можешь найти спокойной обстановки для размышлений, то все же можешь молить Господа о помощи (в этом случае сирены служили только тому, чтобы помочь сосредоточиться), и когда очередной кардинал проходил мимо Ломели, декан молился за его душу. Он молился о Беллини, который неохотно был готов принять чашу, но ее тут же унизительно отняли от его губ. Он молился за Адейеми во всем его громоздком достоинстве, который обладал способностью стать одной из великих фигур в истории, но был уничтожен порочным желанием, обуявшим его более тридцати лет назад. Он молился за Трамбле, который проскользнул мимо него, кинув искоса взгляд украдкой в его сторону; эта горечь до конца дней будет отравлять существование Ломели. Он молился за Тедеско, который неумолимым шагом прошествовал к алтарю, его плотная фигура покачивалась на коротких ногах, как побитый временем старый буксир, рассекающий тяжелые волны. Он молился за Бенитеза, выражение лица которого стало серьезнее и целеустремленнее, чем когда-либо прежде, словно взрыв напомнил ему те сцены, которые он хотел бы забыть. И наконец, он молился за себя, чтобы Господь простил его за нарушение клятвы, чтобы и ему в его безнадежности был послан знак: что он должен делать, чтобы спасти конклав.

Часы Ломели показывали двенадцать часов сорок две минуты, когда был опущен последний бюллетень и наблюдатели начали подсчет голосов. К тому времени сирены стали выть реже, и на несколько минут наступило затишье. Напряженное и настороженное молчание повисло в капелле. На сей раз Ломели оставил список кардиналов нетронутым в папке. Он больше не мог выносить эту растянутую на долгие минуты пытку получения результатов по галочкам. Если бы он не боялся показаться смешным, то заткнул бы уши пальцами.

«Господи, да минует меня чаша сия!»

Лукша вытащил первый бюллетень из урны и передал Меркурио, который протянул его Ньюбаю, а тот вонзил в него иглу с тесьмой. Они тоже, казалось, спешили, чтобы поскорее завершить процедуру.

В седьмой раз Вестминстерский архиепископ начал свою декламацию:

– Кардинал Ломели…

Ломели закрыл глаза. Седьмое голосование должно быть благоприятным. В Священном Писании число семь считалось числом исполнения и достижений: день, когда Господь отдыхал после сотворения мира. Разве Семь церквей Апокалипсиса не представляют завершенность Тела Христова?[86]

– Кардинал Ломели…

– Кардинал Тедеско…

«Семь звезд в правой руке Христа, семь печатей суда Божьего, семь ангелов с семью трубами, семь духов перед престолом Его…»[87]

– Кардинал Ломели…

– Кардинал Бенитез…

«…семь кругов вокруг Иерихона, семь погружений в реку Иордан…»[88]

Он продолжал сколько мог, но был не в силах полностью заглушить сладкоречивый голос Ньюбая. В конечном счете сдался и стал слушать. Однако к тому времени уже потерял нить и не знал, кто лидирует.