Часы на руке остановились, запечатлев день и время лыжной прогулки. Когда Стас устал настолько, что готов был лечь, где угодно, то увидел пиктограмму «Спальня». Шагнув через нее, попал в комнату, в центре которой стояло мягкое и длинное ложе. Из-под него торчала сломанная лыжа.

Когда Стас упал и закрыл глаза, воздушные узоры заплясали перед ним, обретая звук и значение. Потом пришел сон. Голубоглазая девушка в мужской клетчатой рубашке укутывала Стаса невесомым покрывалом, садилась в ногах и молча смотрела, как он спит. Стас просыпался, не просыпаясь, вокруг было тихо и пусто.

Чем лучше Стас понимал язык пиктограмм, тем большее их количество ему открывалось. Когда-то пустые полы комнат теперь были испещрены текстами, Стасу казалось, что он шагает по микросхемам. Или по стеклянному полу, под которым плещутся невидимые рыбы.

Его владения расширились до пятидесяти комнат. Иногда ему мерещилось, что он бывает в них не один. Разные мелкие вещи постепенно появлялись в обиходе и так же таинственно исчезали.

Считать сутки, проведенные в туманном жилище, было невозможно — ровный мягкий свет не оставлял дня и ночи.

Стас спал здесь уже семь раз, когда в «Умывальне» — круглой комнате, заполненной водой почти по пояс, — на дне засветилась новая плитка: «Скоро здесь». Не очень удобное место для начала нового путешествия.

Однажды «Скоро здесь» сменилось на «Подумай, прежде чем». Думать Стасу было особенно не о чем, и, держа штаны над головой, он нырнул в туман.

Новая комната. Пятьдесят первая. Такая же пустая и безжизненная, как и все предыдущие. Два десятка пиктограмм и новые варианты пути. Стас оделся и только тогда услышал голоса.

— Восьмеркой отводишь в сторону, и с разворота из-под низу! — низкий женский голос, чуть надтреснутый и властный.

— Нет, веер так не пробить, — мужской, спокойный и самоуверенный.

Пиктограмма «Общество» заворожила Стаса, он даже не сразу решился переступить ее. Обычные три шага в тумане, и перед ним раскинулся огромный зал, больше ста плиток в поперечнике. Друг напротив друга танцевали двое. Метрах в двух друг от друга — кружились, приседали, протягивали руки. Стас не сразу понял, что если в эти руки вложить что-то колюще-режущее, то картина сразу станет реалистичней.

Волосы женщины были стянуты в хвост на затылке, на груди кожаного доспеха пламенело медное солнце, мягкие сапоги походили на сшитые вручную.

Мужчина был черноволос и бледен. Его движения поражали отточенностью и разнообразием — не уследить ни за руками, ни за ногами. В те редкие минуты, когда он замирал, его лицо озаряла хищная, но дружелюбная ухмылка.

Стас стоял в десяти шагах от фехтовальщиков, но они будто не видели его.

Значительно дальше, почти в середине зала, лысый старик в легкой спортивной куртке и черных брюках уютно устроился в кресле. Он-то первым и заметил Стаса.

— Меня зовут Макс, — крикнул он. — Заходите на огонек!

А когда Стас увидел выходящую из стены миниатюрную девушку в длинной клетчатой рубахе на голое тело, то решил, что снова спит. Она восприняла его замешательство по-своему, протянула руку для приветствия и улыбнулась:

— Я одолжила рубашку у Максвелла. Когда они видят меня без всего, то так странно смотрят… Ты такой же? Меня зовут Эва.

Их стало пятеро.

Появление Стаса не добавило ясности в вопросе, где они находятся и как сюда попали.

— Я могу назвать это только божественным провидением, — говорил Максвелл, предпочитавший, чтобы его звали Максом. — Страдание не может продолжаться вечно. Мы умерли и оказались здесь.

— В отличие от вас, — не соглашался Дункан, — я уверен, что жив. Нас исследуют инопланетные твари. Посадили в клетку и смотрят, что мы будем делать.

— Мы в древней земле Валигель, — настаивала на своем Лэлли. — Сюда возносятся лучшие воины, убившие в себе страх. Непонятно только, почему я здесь одна из всего моего народа.

— Этот уголок совсем не похож на остальные, — ни с кем не спорила Эва. — Как только встретила Лэлли, все стало другим.

Стас молчал, потому что ему пока было нечего сказать. Живые люди, тепло, еда и кров — все напоминало сказку, но он не знал в детстве похожих сказок.

Да и вся жизнь у присутствующих прошла уж слишком по-разному.

Максвелл жил в Окленде.

Когда американцы в тысяча девятьсот шестьдесят втором превентивно ударили по Кубе, а Москва ответила соответственно, уже не было времени копать бункеры.

Северное полушарие уже трещало по швам, но ни жесткое излучение, ни радиоактивная пыль еще не стали ежедневной реальностью для Новой Зеландии.

Отец Максвелла оставил ему в наследство склад цветных металлов и небольшой грузовой флот. Не так уж много смысля в ядерной физике, Максвелл приказал обить флагманское судно от киля до рубки свинцовой фольгой, скупил несколько тонн консервов — и успел вовремя, потому что между делом досталось и Австралии. Когда первое облако пришло в Окленд, Максвелл с верной командой уже уходил на восток в открытый океан.

— Раздолбали планетку! — жизнерадостно говорил капитан свинцового ковчега. — Семь дней творения — семь на разборку. Я это понял почти сразу. Русские и американцы так приперчили друг друга, что кетчуп уже не понадобился. Я сдуру прикупил несколько счетчиков. Как дождик начинается, включишь, а оттуда: «Хрхрхрх!» Была у нас идея походить по островам, пособирать уцелевших. А в Калифорнии треснула плита, так волну погнало такую, что половину островов накрыло целиком.

Максвелл бесцельно водил свое судно между Новой Зеландией, Антарктидой и Чили. Начала вымирать команда. Пустые дни, пустой океан, в эфире — белый шум.

— А в тот день я сразу понял — пришел наш час. Вошли в туман, счетчики взбесились, я к рулевому — двое нас к тому времени осталось, а он уже не дышит. У меня-то тоже и волосы вылезли, и не ел я ничего который день, ногти слезли… Вышел на палубу, начал молиться. А потом чувствую, стоим! И нет корабля, нет океана, нет тошноты и озноба… Мы все давно мертвы, Дункан. Благодарение Господу.

Дункан отказывался благодарить кого бы то ни было. Стас знал его историю — или очень похожую — из старинных фильмов, но благоразумно помалкивал. Потому что пытался понять, где правда, где ложь. Или розыгрыш. Или…

Дункан считал, что он горец. Бессмертный горец, отрубающий головы таким же, как он. Прошедший за тысячу лет все страны мира в поисках мира и покоя, но снова и снова сталкивающийся с многоликим врагом.

Но волшебной энергии в мире не становилось больше, потому что из поколения в поколения рождалось все больше бессмертных.

Когда Стас услышал рассказ Дункана впервые, то подумал, что сценарий дал сбой, и эта механистическая мысль первой легла в копилку сомнений.

Cogit ergo sum.