— Ты уже жил здесь, когда пришла Лэлли, а потом Макс. Ты — единственный, кто претендует на какое-то бессмертие. Если это правда, то ты чужак, Дункан. Я хочу, чтобы ты открыл карты.

— Ты видишь здесь вход или выход? Начало или конец? — Дункан всего лишь положил ему руку на плечо, а Стасу показалось, что к горлу прижато холодное-холодное лезвие. — Здесь нет времени, дружок, нет верха и низа, нет ничего! Только эти дурацкие плитки, от которых кружится голова, и несколько Последних. Спрячься, подожди, пока простаки найдут друг друга в лабиринте, покажи, что ты свалился с Луны и ничего не понимаешь, дай им провести экскурсию на правах старожилов… Знаешь, северянин, я не очень-то верю в ваши байки про двалов, радиацию и грипп-детоубийцу…

— Что же ты остановился? — Стас покосился через плечо. — Нас здесь шестеро.

Дункан отпустил его и отошел в сторону. Коснулся туманной стены, погрузил в нее пальцы, кисть, руку по локоть. Сказал:

— Я думаю, что мы ищем Эву.

Стас промолчал.

— Уже влюбился или только собираешься? Такая неземная, ресничками хлопает, ничего не понимает, всему удивляется. Девочка-цветочек. Удобная маска, правда?

— От цветочков умирают, — сказал Стас.

Как хочется защитить Эву, но в словах Дункана — лишь предположение. И прежде, чем защищать ее, надо самому быть уверенным, что она не при чем.

— Давайте устроим игру! — предложил Стас, кладя перед каждым обугленную палочку.

Хыш презрительно фыркнул и на четвереньках переместился подальше ото всех.

— Рисовать — детеныши, — буркнул он. — Охотиться — Хыш. Лэлли, Эва — плохие самки. Нет огня, нет шкур. — Уселся, обняв колени, и низко опустил голову, чтоб никого не видеть.

— Ладно, попробуем впятером! — напряженно улыбнулся Стас. — Играем?

— Решили взять на себя работу с коллективом, Анастас? — поинтересовался Максвелл. — Давайте рискнем! Это ваша северная игра?

— Якутское гадание.

— Рисуем оленя по частям? — спросил Дункан. — Или моржа в разрезе?

— Нет. Игра на скорость и сообразительность. По очереди задаем вопросы и пишем ответы, не задумываясь. Какие вопросы — сейчас покажу. Готовы?

Все придвинулись к столу.

— Кто дописал, сразу кладет палочку перед собой.

— Глупость какая! — буркнула Лэлли.

Все замерли с занесенными над столом головешками.

— Имя матери! — крикнул Стас.

Через пару секунд все палочки уже лежали на столе. Лишь Эва застыла с головешкой в руке и расширившимися глазами.

— Что такое, девочка? — Дункан смотрел на нее в упор.

— Я… — Эва откашлялась, — я не поняла вопроса.

— Даже так? — горец смотрел исподлобья, буравил ее глазами. — Может быть, хочешь рассказать об этом подробнее?

— Максвелл, — сказал Стас. — Не трогайте палочку!

Старик отдернул руку от стола.

— Твой вопрос, Дункан, — констатировал Стас, — нужно адресовать другому человеку.

Стас вывел имя мамы круглыми русскими буквами. Дункан — размашистой латиницей. Лэлли — частоколом рун. Перед Максвеллом вилась изощренная надпись «Элизабет», скрученная узором туманного языка.

Старик отодвинулся от стола и встал.

— Празднуете победу, Анастас?

Стас, а за ним и остальные тоже поднялись. Хыш из угла переместился к столу, чувствуя, как нарастает общее напряжение.

— О какой победе вы говорите, Максвелл? — Стас чувствовал, как вспотели ладони. — Мы просто хотели понять, что вокруг нас такое. Для царства мертвых — слишком утилитарно. А для рая — слишком простенько.

Максвелл скрестил руки на груди.

— Вам действительно хочется знать, как здесь все устроено?

В его голосе зазвенело металлом уверенное, гарантированное превосходство — так всадник понукает коня, пограничник — пса-следопыта, дрессировщик — забитую макаку.

— Многие знания —…

Дункан издал странный хрипящий звук, и прыгнул к Максвеллу через стол, явно намереваясь вцепиться ему в горло. Хлопок! — и старик стоит в другом углу, за спиной у Лэлли, а Дункан на полу лупит кулаком в бессильной злобе по пиктограмме «Спокойствие».

— Ты бог? — спросила Максвелла Эва.

— Он маг! — сказала Лэлли.

— Программист, — предположил Стас.

— Демон, — зарычал Хыш.

Дункан поднялся на ноги, но шатался как пьяный.

— Слышишь, ты, лис! — закричал он. — На моем клинке — все группы крови. Мои друзья умирали от руки других моих друзей. В моей голове — только война и смерть. Я пять лет шел по следу — по пустым городам и брошенным землям. Пять лет не видел ни души, но знал, что мой враг ждет меня где-то неподалеку. Я нашел его, и вся сила мира вошла в меня, когда его голова слетела с плеч. Я остался один и заслужил беспамятство! А теперь ты превращаешь мое забвение в свою забаву? Мне нужно чистилище, а не твой санаторий!

Максвелл пожал плечами.

— Боюсь, Дункан, что вы не совсем верно представляете себе, где находитесь. Лично я не давал вам никаких обещаний. Вы попали сюда? Что ж, я рад вашей компании.

— Больше не будет компании, Макс! Ты обманывал нас, рассматривал, как бабочек под стеклом…

Длинный язык тумана вдруг протянулся между стариком и Лэлли. Доли секунды — и на месте, где стоял Максвелл, заструилась обычная молочная муть.

— Не уходи от разговора! — крикнул Дункан. — Покажи, кто ты есть!

— Сними заклятие! — воскликнула Лэлли.

— Выключите это, — сказал Стас. — Или мы действительно перестанем с вами разговаривать, Максвелл!

И тогда туман начал таять, обнажая истинный вид места, где они находились.

Помещение напоминало бы подземный склад или гараж — бетонно-серые стены, обшарпанные колонны ровными рядами тянутся от края до края, следы давно истлевшей разметки под ногами… Если бы над головой, вместо неопрятных перекрытий, или подвесного потолка, или чего угодно — не зияла пустота, страшная и безразмерная. Колонны сиротливо упирались в нее и не обрывались, но меркли, затухали, как исчезают круги на воде или тают миражи над раскаленным асфальтом.

Стены на высоте четырех-пяти метров теряли четкость, превращаясь в ЖИВОЕ. Мириады иссиня-черных икринок, одна к одной, без единого зазора и просвета, скрывали поверхность стен, сами превращались в стены и блестящим полотном закручивались в зенит, лишаясь геометрических пропорций, сталкиваясь под ирреальными углами. Над головами замерших в застывшем времени людей сворачивалось пространство, изгибаясь тугой спиралью, упираясь в никуда.

В каждой икринке угадывалась светлая искра, и больше всего Стасу не хотелось приглядываться — он боялся увидеть то, что жило под масляной пленкой.