– Чувствам? – Я резко разворачиваюсь. – Мы с тобой не можем встречаться, Джейми.

– Да, я понял. – Он нервно ерошит волосы. – Это ничего. Все эти свидания все равно давно устарели. Сейчас никто и не встречается…

– Дело не в выборе слов. Мы не можем быть вместе. Никогда. Точка.

– Но… – Джейми замолкает.

Я вижу грусть на его лице, и мой гнев тут же улетучивается. Его место занимает печаль. Не хочется говорить ему. Но и скрывать дальше – жестоко. Я и так слишком долго это откладывала. Нужно сказать правду.

– Все дело в моих родителях, Джейми. Мне нельзя ни с кем встречаться. Нужно было с самого начала тебе сказать. Прости.

– Родителях? – повторяет он. Я вижу, как меняется его выражение лица. Голос меняется тоже: становится тверже. – Неужели ты не можешь хотя бы принять на себя ответственность?

– В каком смысле?

– Ты уже взрослая, – резко говорит Джейми. – Тебе семнадцать. Если ты не хочешь быть со мной, не прячься за родителями.

– Но ты ведь знаешь, что я мусульманка?

– Так дело в твоих родителях или в твоей религии? Определись уже, Майя.

– И в том, и в другом, Джейми! И в моих родителях, и в религии. Мне нельзя просто взять и начать встречаться, все сложнее.

– Мы же почти поцеловались! – Он говорит громче. – Я признался, что люблю тебя. Если бы Гейб не вмешался, ты бы меня поцеловала в ответ.

– Да. – Теперь моя очередь отводить взгляд. – И это было бы ошибкой.

– Ошибкой… – тихо повторяет он. В глазах у него стоят слезы.

– Джейми… – Я делаю шаг в его сторону, но тут нас заливает светом фар. На парковку выезжает зеленая Kia. – Прости. Мне жаль, что все так сложно…

– Не сложно. – По его щеке сбегает слеза. – Я либо нравлюсь тебе. Либо нет. Все вот настолько просто.

– Джейми. – Я сжимаю его руку. – Я не так хотела провести этот вечер. Не получается объяснить тебе…

И тут впервые за все это время Джейми отстраняется и выдергивает руку.

– Ты все достаточно хорошо объяснила, – равнодушно говорит он. – Хорошей поездки. Попроси у родителей машину. Ты точно ее заслужила.

Я отхожу от него и сажусь в такси. Водитель трогается с места и выезжает на дорогу. Фигура Джейми становится все меньше и меньше, пока не пропадает из виду окончательно.

Раньше мне казалось, что люди, которые говорят о разбитом сердце, используют это словосочетание как красивую метафору. Не может же сердце, самая основа твоего существования, разбиться на кусочки.

Но когда машина выезжает на шоссе, я прячу лицо в ладонях.

И наконец позволяю себе плакать.

Глава тридцать первая. Джейми

Я даже не уверен, что спал сегодня. В голове туман, кажется, вместо мозгов у меня вата.

Все события прошлой ночи слились в непонятное размытое пятно. Я едва помню, как добрался домой после праздника. На столике у кровати лежит круассан: наверное, его оставила, перед тем как утром уйти, бабушка. Бумер свернулся клубком у меня в ногах. За ночь он ни разу не отошел от моей кровати.

Лицо у меня болит, потому что все это время я плакал. По-моему, мне ни разу со времени дедушкиной смерти не приходилось столько плакать. Говорят, слезы помогают. Они то ли токсины выводят, то ли выработку эндорфинов запускают, то ли дают новые силы, то ли еще что. Никаких новых сил я не чувствую. У меня едва хватает энергии просто поднять телефон с тумбочки.

Столько сообщений, как сегодня, я никогда в жизни не видел. От Нолана, от друзей по лагерю, от сестры Фелипе, от Питера, это парень, с которым мы познакомились на академическом Кубке. Тридцать шесть сообщений в общем чате с Дрю и Фелипе. Мне написали буквально все. Кроме Майи.

И папка входящих продолжает пополняться. Очередное сообщение приходит от Элисон, нашего стажера из штаб-квартиры: «Про вас с Майей написали на Buzzfeed!!!!

Я разворачиваю телефон экраном вниз и ставлю его на зарядку.

Поверить не могу. Вот все это. Совместная работа на штаб и кампанию, наша дружба, все, на что я так по-глупому надеялся. Мне-то казалось, эта история закончится как в кино. Правда. Застенчивый паренек встречает девушку своей мечты, и она отвечает ему взаимностью. Майя же сказала, что ей хотелось меня поцеловать. И было ведь сердечко, которое она нарисовала на моей руке глазурью. Это был самый романтичный момент в моей жизни. Трудно поверить, что это случилось только вчера. Двенадцать часов назад. У меня на запястье до сих пор остатки глазури. От сердечка уже ничего не осталось, только пара шоколадных пятен, что довольно символично.

Еще и восьми нет, когда мама стучит в дверь, но какая разница? Я уже столько часов не сплю.

– Привет. Я принесла бейглы с праздника, – говорит она, опуская тарелку на столик рядом с нетронутым круассаном. Потом сгоняет Бумера с кровати и садится на его место. – Как ты себя чувствуешь, солнышко?

Я рычу в подушку.

– Не лучший в жизни вечер, да?

В этом-то и подвох. Бо́льшая часть вечера удалась. Даже не так – вечер был потрясающий. Музыка, хора, тост. И Майя. Она сказала, я ей нравлюсь. И ее голова так удобно лежала у меня под подбородком, когда мы танцевали вместе.

А потом все разрушила одна фотография. Одна-единственная.

– Хочешь об этом поговорить? – спрашивает мама.

Я медленно сажусь и потираю глаза.

– Не очень.

Все было в порядке. В порядке.

Да, история со снимком вышла странная. Конечно, я злюсь на Мэдди за то, что она следила за нами из кустов (или откуда она там за нами следила), и на Гейба, который выложил фото в Сеть (это вообще никуда не годится). Но Майя просто как с ума сошла. Я никогда не видел ее такой бледной. Сначала она даже говорить не могла. Помню, какое у нее было лицо, когда она читала комментарии: словно само то, что люди о нас узнают, для нее смерти подобно. Н-да. Просто великолепно. Так же здорово, как когда она сказала: «Мы не можем быть вместе. Никогда». Да еще таким тоном, как будто мне давно следовало это понять. Как будто это очевидно.

Класс. Наверное, у меня галлюцинации.

Мама придвигается ближе и кладет руки мне на плечи.

– Милый, поговори со мной.

Не знаю, что она хочет услышать. Что мое сердце разбито? Что я чувствую себя ужасно? Что мне следовало знать: все это слишком хорошо и не может быть правдой? Может, Майя и испытывала ко мне какие-то чувства, но их было, очевидно, недостаточно. Если бы мы оказались на месте друг друга, я все сделал бы, лишь бы у нас получилось. Все. Я продолжал бы бороться, каким бы сложным ни был разговор.

Мама смотрит на меня так, что у меня снова сжимается горло.

– Эй, – говорит она, крепко обнимая меня. – Тише.

И треплет по волосам, как в детстве, когда мне было восемь. Конечно, у меня тут же снова льются слезы. В итоге я с трудом могу говорить:

– Я ведь люблю ее.

– Знаю, милый.

– И я сказал ей об этом, как ты и советовала. Сказал, что чувствую. – Я останавливаюсь, чтобы перевести дух. – Никогда и никому я такого не говорил.

– И она не обрадовалась?

– Сперва мне показалось, что обрадовалась. – Я выпрямляюсь и промокаю глаза тыльной стороной ладони. – Она сказала, я ей нравлюсь. И кажется, боялась признаться родителям, но… не знаю. По ее словам нельзя было понять, что это важный момент. – У меня снова пережимает горло. – А потом Гейб выложил это дурацкое фото, и все… рассыпалось.

– Так, во-первых, не знаю, утешит ли тебя это, но у Гейба сегодня очень тяжелое утро, потому что началось оно с нашей разъяренной бабушки. Она сейчас в штаб-квартире.

– Поделом ему. – Я снова вытираю слезы.

– Но вот что… Джейми. Эта история с ее родителями… Не знаю, насколько именно важно для семьи Майи то,