— Полно, это же интересный факт. Согласись. Наши ближайшие соседи — астронавты на последнем рубеже Земли.

— Хорошо, на этот раз ты прав. Но это еще не значит…

Тут я резко сел.

— Что такое? — удивилась Флора.

— Немо! — сказал я. — Вот оно!

— Рыбка из мультика?

— Нет, — сказал я. — Другой Немо, более ранний. Капитан Немо. Из Жюля Верна. «Таинственный остров». — Я постучал себя по голове: — Я идиот.

Словно звезды обрушились с небес — и прямо мне на голову. — Белый медведь из «Остаться в живых». След Пятницы на песке. Мистер Курц в «Сердце тьмы». Я все время думал не про те книги. Это с самого начала был капитан Немо.

Флора тоже села.

— О чем ты? Давай сначала. Кто такой капитан Немо?

— Немо на латыни значит «никто». На Таинственном острове не должно быть никого, то есть никого, кроме тех, кто потерпел там крушение. Но там с самого начала присутствует капитан Немо, хотя открывает он себя только в конце книги. Кто вырвал мой зуб? — Мне вспомнилась призрачная белая фигура, вкус резины во рту и как долго не возвращалась к этой стороне лица чувствительность.

— Ты меня пугаешь.

— Я и сам напуган. — Я прижал руку к сильно забившемуся сердцу. — Они не просто натыкали повсюду камеры и ушли. Кто-то остался на острове — с нами.

Я проснулся первым, на рассвете. Во сне Флора была прекрасна, ее волосы в лучах восходящего солнца вновь сделались розовыми. И какого черта я нашел в Миранде?

Поскольку накануне мы заговорились допоздна, я предоставил Флоре поспать и решил пока заняться картой, чтобы потом было проще. Я вытащил из-под руки Флоры сложенное меню, достал из кармана ручку Гила, которая столько времени пролежала там без пользы. Оглядел сверху остров Линкольна — и он тоже был прекрасен.

Мне вспомнился самый первый день, когда я очнулся на берегу и подумал, что остался один. Тогда весь остров принадлежал мне. Теперь он принадлежал всем нам. В легкой утренней дымке взмывали яркие попугаи, невидимые и неведомые создания болтали под зеленым покровом джунглей. Над всей растительностью возвышались пальмы, увенчанные парой зеленых кокосов. Теперь, когда я знал, что у них внутри, я понимал, как неестественно они выглядят, словно часть кинодекорации. Что еще тут обустроили специально для нас? Может быть, это выяснится, когда я нарисую карту.

Я разгладил меню, полюбовался первой страницей — «Океанские авиалинии», отпечатано золотом, и список всех блюд, которых нам не довелось отведать, которых даже и не было на самолете. Я перевернул меню и принялся рисовать на чистой его стороне. Изобразил знакомые очертания Пакмана: круглую голову, треугольный залив вместо открытого рта, одинокий глаз — Голубую лагуну. Нарисовал Монте-Кристо, там, где она должна быть, там, где я стоял в тот момент, затем перевел взгляд на лесистую местность подо мной, на склоне горы. Никогда до той минуты я не видел остров с этого наблюдательного пункта на восходе. Наутро после той ночи, когда я поднимался на гору вместе с Себом, налетела буря, и мы помчались вниз по склону, пытаясь уйти от дождя. Не было времени стоять и смотреть — вот, наверное, почему я упустил тогда то, что увидел теперь.

Восходящее солнце ползло вверх по зеленому пологу леса, и, когда оно достигло определенной высоты, я увидел наконец нечто — то, что было там всегда, такое же очевидное, как нос на лице. Проступили две золотые дорожки, которые сияли все ярче, бежали навстречу друг другу между деревьями и наконец пересеклись.

— Быть не может! — вскричал я, разбудив этим восклицанием Флору.

— Что у тебя там? — хрипловато спросила она.

Я вернулся к ней, протянул руку, помог подняться. Зевая и спотыкаясь спросонок, она последовала за мной на наблюдательный пункт.

— Смотри!

Свободной рукой она словно козырьком прикрыла глаза и посмотрела туда, куда я указывал, — туда, где две песчаные тропинки, проложенные кем-то через лес, пересекались, образуя огромный золотой крест.

Флора широко раскрыла глаза.

— Где пересечение — там и надо искать, — выдохнула она.

— Угу, — подтвердил я. — Пошли.

Мы спустились с горы чуть ли не быстрее, чем в тот раз с Себом. Неслись стремглав, нисколько не думая о собственной безопасности, скорее бы добраться до джунглей. И вот мы уже стоим на одной из тропинок. По ее виду нельзя было однозначно утверждать, что она проложена людьми, — она не была замощена или заасфальтирована, просто песок, камешки и пучки жесткой травы. Но вела эта дорожка прямиком в лес, мы углубились в сердце тьмы и там наткнулись на другую, поперечную тропу. Здесь лесной покров оказался настолько густым, что мы бы и за миллион лет не обнаружили тот крест, если бы не увидели его с горы — с земли-то подобная перспектива не открывается. Там и сям лучи солнца пронзали листву, словно удары ножа.

На росчисти, в самом перекрестье, мы остановились. Тяжело дыша, я принялся поворачиваться, пока не совершил полный круг. Здесь тоже выше других деревьев торчали две пальмы, и на одной из них под слишком глянцевыми, неправдоподобно зелеными листьями висел одинокий кокос.

Не пара. Один.

— Да что ж такое!

— Что случилось?

— Это здесь я отстрелил зеленый кокос, — сказал я. — Глянь.

На краю росчисти торчала моя катапульта, несколько побитая непогодой, из нее уже прорастала трава.

— Значит, ты тут немало времени провел? В самом центре крестика? — уточнила Флора.

— Да. И здесь ничего нет, могу тебя уверить.

Мне припомнилось, сколько я тут трудился, паля по Уилсону и снова и снова подбирая камень с земли. Я знал эту росчисть как свои пять пальцев: ничего интересного тут не найдешь.

— Ну разумеется, — сказала Флора. — Оно же не должно торчать поверх земли. Верно? Кто видал клад, выложенный прямо на открытом месте? Надо копать.

— Где начнем?

Она ткнула в самый центр росчисти:

— В перекрестье конечно же.

Мы подошли к этому месту, присели на корточки, руками разгребли песок. Земля выглядела довольно твердой.

— Чем будем копать? — спросил я. — Надо сходить в лагерь за топорами.

Не слишком охотно я это предложил, и Флора ответила:

— Нет, это наше дело, только твое и мое.

Как же приятно — впервые за всю жизнь я участвовал в совместном деле.

— Можно этим попробовать, — предложила она.

Мой посох. Он все еще был при мне. Я даже не заметил, как прихватил его на гору, а потом оттуда — так привык к нему, словно он со мной сросся. Я поглядел на посох, потом на Флору и снова на посох. Это был символ моей власти, скипетр короля острова. Но нам требовалось что-то достаточно крепкое, чтобы пробить верхний слой почвы.