в ноздрю с ними шел ДМЗ, потом — вырвавшийся благодаря «рацухам» вперед Гидролизный завод, ну и все остальные предприятия — тоже.

Я помахал рукой водоканальщикам Драпезы, пивоварам Сахарского и вытаращил глаза на нефтяников под предводительством Исакова. На сей раз «мазутчики», как их презрительно называли в городе, превзошли сами себя! Кажется, буржуйское «нефтосы» прицепиться к ним гораздо раньше! В одинаковых ярких красно-зеленых спецовках, белых касках, с букетами гвоздик, они разве что шаг не чеканили! Какие, к черту, «мазутчики»? Трудовая интелигенция, синие воротнички! Кажется, Дубровицкое нефтегазодобывающее предприятие таки сделало подъем с переворотом, и теперь начнет диктовать рабочую моду. Вот что делает одинаковый стиль и грамотный дизайн одежды!

Первые ряды нефтяников несли перед собой огромную растяжку с надписью в духе «Завоевания Октября не отдадим!», широко улыбались и размахивали букетами с гвоздиками. Я сделал пару кадров — вот это точно будет на первую полосу!

Исаков отсалютовал мне по-пионерски, я в ответ тоже изобразил приветствие.

Под громыхающие песни Пахмутовой людская река следовала мимо пивбара-костела, музея-собора и памятника Ленину, мимо сооруженной тут же трибуны с всевозможными первыми и вторыми секретарями, и председателями, и заместителями, и ветеранами.

Ветеранов было много, тех, настоящих, спасших мир от нацизма. Крепкие, мощные старики, они стояли у трибуны и приветствовали будущее… Будущее, которое еще предстояло определить…

Трибуну фотографировал Стариков. У меня фото высоких чинов получались плохо: то пузо торчит, то рожа кривая, то муха на шапке ползает. Светлова меня за такое мягко журила, хотя и похихикивала. Но — зачем искушать судьбу без крайней необходимости, пусть Женёк снимает. Он профессионал!

По пути к месту основных событий мне встретился Осип Викторович Чуйко и его жена — Людмила Владимировна Чуйко. То есть — мои дед с бабушкой. Я тепло поздоровался с дедом, он поблагодарил за статью, а бабушка распереживалась за фотографии с кислыми лицами.

— Люся! — сказал дед. — Ну что ты как эта! Не дергайся!

— Не переживайте, Людмила Владимировна, всё отлично получилось! Вы же видели!

— Ну а всё-таки лучше бы мне перед публикацией показали, это было бы культурно… — не-е-е-ет, свою бабушку я знал очень хорошо, и такую ошибку никогда бы не совершил.

Она у меня была перфекционистка, и запросто призвала бы всех членов хора обратно, и лично выгладила бы всем рубашки и сделала прически, и сказала бы, как правильно открывать рот, а потом заняла бы идеальную позу и предложила бы мне сделать триста или четыреста снимков, а потом выбрала бы один или два, в которых нужно было бы еще подретушировать то и заменить голову вон тому. Осип Викторович тоже это знал, и потому мы в два голоса убедили ее, что всё получилось прекрасно.

— А то, Гера, заходи после демонстрации, по сто грамм? Ко мне брат с Украины приехал, посидим по-людски…

— Всё бы тебе по сто грамм, Осип! Фу! — сказала моя молодая бабушка и демонстративно удефилировала вперед, с гордо поднятой головой.

Молодой дед развел руками, усмехнулся, демонстрируя золотой зуб, и догнал ее, напевая своё вечное:

— Люся-Люся, я боюся, что в тебя я улюблюся…

— Ой, отцепись, нечистая сила! — отмахнулась его супруга с артистизмом, достойным примадонны всех больших и малых театров.

Но было видно, что ей приятно.

* * *

Анатольич вдруг затормозил, свернул к обочине, а потом глубоко вдохнул и спросил:

— Называя вещи своими именами: Гера, ты какого хера Ариночку не приласкал? Ты дебил? Это чисто между нами, я никому и никогда. Но ответа требую.

Я, честно говоря, от такого вопроса малость охренел. А потому просто смотрел на него и думал — как быть? С одной стороны, Сивоконь мне боевой товарищ и верный напарник, а с другой — не пошел бы он в жопу?

— Ты просто пойми меня правильно: я такое твое поведение расцениваю как урон чести всему нашему мужскому полу! Такая во всех отношениях приятная женщина проявляет к тебе все возможные и невозможные знаки внимания, ищет к тебе подход и так и эдак, потом вы запираетесь в кабинете, а потом она зареванная. Кажется мне, Гера, что ты большой дурак. Не утешить даму в трудный час — это большой грех для любого гусара! — он в правду так думал.

Но я-то так не думал! И гусаром никогда не был.

— Смотри, Анатольич, объясняю один раз. И больше прошу ко мне с такими разговорами не подходить, иначе обида смертельная. Навязывать свою позицию я не собираюсь, знаешь — вы такие, мы другие… Но ты сам первый начал.

— Давай уже, бухти, — он, похоже, действительно переживал за Езерскую, может быть даже и сам ее надоумил брать быка за рога.

То есть Белозора за жабры. Я был почти уверен, что так дело и обстояло. Юрий Анатольич после ухода Рубана на повышение оказался в редакции самым взрослым, и как-то решил, что познал дзен и понял, кому и что будет лучше по жизни. Есть такой грешок у старшего поколения. Поэтому — пришлось разъяснять:

— Так вот. Был… Будет… Черт побери. Итак! Есть у меня дядя. Был молодой, красивый, теперь — просто молодой. Когда вернулся из армии, познакомился с девушкой. Неплохой, симпатичной, лёгкого характера. И стал с ней жить. Она ему яичницу с помидорами жарила, засыпала и просыпалась рядом. Так пожили месяца три, она его любила без памяти, он ее — нет. Удобно было им вместе. А потом он получил комнату, съехал, отношения стали сходить на нет — это он так думал. И нашел он ту самую, единственную и неповторимую, на которой решил жениться. И женился.

— Ну, и что? — пока не врубался Анатольич.

— А то, что та, первая, к нему под окна приходила и кричала — «Стёпа, я тебя люблю! Я не могу жить без тебя!» И на деревья залезала, и в окна заглядывала. А у него супруга — беременная!

— Дурная баба…

— Так нормальной сразу казалась. Легкой. Яичницу с помидорами жарила. Приласкал он ее, утешил, понимаешь.

— За. упа! — глубокомысленно проговорил Сивоконь. — Как-то не по-людски получилось.

— Вот это самое слово, — сказал я. — По мне — с такими вещами не шутят. У одного хламидии через пять лет обнаруживаются, у другого — дети на стороне, у третьего — вот такая дурная баба на деревья лазит и орёт.

— Так это… Волков бояться в лес не ходить! Кто не рискует — тот не пьет шампанского!

— Пф-ф-ф-ф-ф! — сказал я. — Я не люблю шампанское. Понимаешь, Анатольич, я такой человек, что если мне нравится, например, полусладкое красное