крупные и мелкие силуэты фигур, предметов, гроздьев не дают смотреть на пиршество спокойно. В их изобилии тонет тема блаженства героя.

В краснофигурной сцене высота клина сохранена, но сам герой сильно вырос и изменил позу. Теперь он полусидит, так что не Афина возвышается над Гераклом, а он над ней. Она же поэтому, не изменив своего роста, стала изящней. Геракл здесь главный. Его нос утратил сходство с клювом, миндалевидный глаз с радужкой, сдвинутой к внутреннему уголку, научился смотреть на Афину приветливо, аккуратно прибранные волосы он, подражая Дионису, украсил венком из лозы, бородку подстриг. Небрежно наклонив канфар (черный на терракотовом фоне фигуры), он правой рукой непринужденно охватил колено. Сквозь тонкую ткань просвечивает очертание могучего бедра. Места для виноградной сени осталось меньше, оружие исчезло. Отпала необходимость во второстепенных персонажах. Геракл остался наедине со своей покровительницей. Словно в награду за цивильные достижения своего любимца, Афина протягивает ему розу.

Я не упрекаю Мастера Лисиппида в меньшем мастерстве. Обе сцены хороши по-своему. Думаю, вазописцы работали в полном согласии друг с другом, договорившись, что Мастер Андокида продемонстрирует новые возможности краснофигурной техники.

Благообразие, приобретенное Гераклом на первых же краснофигурных вазах, доводит до гламурной красоты Евфроний. В миланском Археологическом музее хранится приписываемый ему обломок кратера, на котором сохранился профиль героя, идентифицируемый по пасти льва, служащей ему в качестве капюшона (ил. 154). Плавный переход от лба к изящному прямому носу, огромный миндалевидный опушенный упругими ресницами глаз с черной радужкой, щегольски тонкий ус, обрамляющий рот со слегка выпяченной нижней губой, переходящий в бороду бакенбард, изображенный тычками кисти со столь густым лаком, что круглые затвердевшие капли его похожи на поблескивающую россыпь черного бисера, — с таким лицом Геракл у Евфрония и Антея поднимает (ил. 155), и с Герионом бьется (ил. 156), и вместе с Теламоном разит насмерть амазонок (ил. 157) и к Лернейской гидре подкрадывается (ил. 140, с. 252).

Ил. 156. Евфроний. Килик. Ок. 510 г. до н. э. Диаметр 43 см. Мюнхен, Государственные античные собрания. № J 337

Ил. 157. Евфроний. Кратер. Ок. 500 г. до н. э. Выс. 52 см. Ареццо, Археологический музей. № 1465

Ил. 158. Берлинский Мастер. Амфора. Ок. 480 г. до н. э. Выс. 43 см. Базель, Музей древностей. № 456

Ил. 159. Мастер Брига. Килик. Ок. 490 г. до н. э. Диаметр 28 см. Лондон, Британский музей. № 1873,0820.376

Берлинский Мастер — младший современник Евфрония, — изображая Геракла, хочет еще больше польстить любимцу афинян. Он уменьшает его голову, чтобы фигура героя приобрела величавость. Оттого, что каждый мускул словно прочерчен резцом, а не вырисован кистью, тело Геракла кажется составленным из ладно пригнанных твердых поверхностей. Свобода и энергичность движений героя возрастают благодаря тому, что морда льва откинута, наподобие капюшона, на затылок Геракла. Обнажается безупречная округлость головы, покрытой плотными, короткими, чуть вьющимися волосами, из-под которых высовывается на удивление маленькое ухо. Разомкнув веки у внутреннего уголка Гераклова глаза, Берлинский Мастер придает его взгляду целенаправленность (ил. 141, с. 252; ил. 158).

Ил. 160. Дурис. Килик. Ок. 480 г. до н. э. Диаметр 30 см. Ватикан, Григорианский Этрусский музей. № 205336

У Мастера Брига, известного насмешника, на килике из Капуи, находящемся в Британском музее, цивилизованный Геракл оказывается героем анекдота. Надвинув на голову львиную шкуру и гневно сверкая глазом, благородный герой спешит стремительным шагом на выручку бессовестной своей гонительнице Гере, которая, утратив божественное достоинство, ретируется, видя, что хлипкий ее спутник Гермес не находит ничего лучшего, как вступить в словесные прения с четырьмя могучими лысыми сатирами, перевозбудившимися при виде Зевсовой супруги (ил. 159). Противопоставление грандиозных фаллосов насильников крохотному членику витии-Гермеса, сравнение их конских хвостов с львиным хвостом, вьющимся за Гераклом, и, в особенности, его полосатые рейтузы, какие носили афинские блюстители порядка из скифских наемников, — должно быть, это вызывало у симпосиастов приступы гомерического хохота.

Дурис позабавил симпосиастов, изобразив на дне (!) килика плавание Геракла из Северной Африки в Испанию за яблоками Гесперид в гигантском скифосе, данном ему напрокат Гелиосом (ил. 160)[357]. Скифосу придан вид диноса, в котором герою приходится стоять на коленях. Диносы, вообще-то, устанавливали на подставке, но здесь опоры нет. Потеряв под ногами почву, красавец Геракл глядит из пасти Немейского льва безумно вытаращенным глазом, судорожно сжав в руках палицу и лук, а за бортом резвятся в волнах два осьминожка, прелестных, как букетики в крошечных вазах, и пара рыбок.

Ил. 161. Геракл и Керинейская лань. Метопа 19 Сокровищницы афинян в Дельфах. Ок. 500 г. до н. э. Мрамор, выс. 67 см. Дельфы, Археологический музей. № 74

В юмористическом взгляде некоторых афинских вазописцев первой четверти V века до н. э. на приключения Геракла проявились не только его общенародная популярность и доступность художественному воображению. После свержения в Афинах тирании в 510 году до н. э. культ Геракла, поддерживавшийся Писистратом и Гиппием, утратил официальный государственный характер. В скульптурном убранстве храмов у Геракла, древнего любимца аристократии, появился соперник — выдвинутый полисной демократией Тесей. На мраморных метопах сокровищницы, построенной афинянами в Дельфах около 500 года до н. э., Геракл разделил почести поровну с Тесеем, однако ему, судя по всему, была отдана северная сторона фриза. Кто же мог увидеть Геракла со Священной дороги, к которой здание было обращено противоположной стороной, где вершил свои деяния Тесей?

На одной метопе Геракл настиг Керинейскую лань (ил. 161). В пылу погони он сбросил одежду, оставив на себе только львиную шкуру, эффектно повязанную на груди узлом с когтистыми лапами. Навалившись коленом на крестец лани, он (насколько можно судить по сохранившемуся фрагменту) ухватил левой рукой ее рог и, развернув к нам бугристую твердь могучего своего торса, ликующе взмахнул правой рукой — вероятно, с уже отломанным другим рогом. В очень высоком рельефе рога лани были, конечно, отделены от фона и не могли быть мраморными. Уж не из золота ли были они выкованы в знак щедрости афинян? По