168). Сюжет выбран по противоположности назначению сосуда: псиктер охлаждает воду или вино. Нагой Геракл, приподнявшись на наброшенной на поленья шкуре льва, морда которого полна горести, протягивает лук и колчан со стрелами, отравленными жёлчью Лернейской гидры, Филоктету в благодарность за согласие разжечь костер. Тело героя безупречно, обращенный к другу ясный профиль не выдает невыносимых страданий, заставивших его решиться на самоубийство. Лавровое дерево, которого Геракл не видит, предсказывает ему посмертный триумф.

Счастливчиком Геракл выглядит в момент вознесения на Олимп на квадриге Афины, взмывшей над погребальным костром. Это «чисто умозрительное» явление[365] запечатлено Мастером Кадма в 410‐х годах до н. э. на большой мюнхенской пелике из Вульчи (ил. 169). Геракл воскрес в виде прелестного эфеба: кудри, выпуклый лоб, огромный изумленный глаз, наивно вздернутый кончик носа, округлый подбородок. Вцепившись в поручень биги, он держит палицу, как древко знамени. Перекинутая через руку хламида развевается на ветру, обнажив ладное крепкое тело.

Теперь даже при совершении подвига Геракл может светиться счастьем. В нижнем ярусе «Гидрии Гамильтона» (ил. 76, с. 156) он, еще очень юный, забыв о совете Прометея, самолично явился в сад Гесперид. Оставив на себе только косую перевязь меча, этот атлет с кукольным лицом уселся на львиной шкуре и, опершись на палицу, так залюбовался лавровым деревцем, что его око с поволокой не видит отчаянно кокетничающую перед ним геспериду Липару, которая тщится показать ему краснобокое яблоко.

Ил. 170. Мастер Присподней. Кратер. 330–310 гг. до н. э. Мюнхен, Государственные античные собрания. № 3297

В сценах Преисподней, написанных около 320 года до н. э. на аверсе апулийского волютного кратера из Мюнхена (ил. 170), Геракл тащит на цепи Цербера, рвущегося в противоположную сторону. Герой не снисходит хотя бы до того, чтобы ухватить цепь обеими руками. На подвиг это не похоже. Отвернувшись к убегающему Гермесу, он указывает на адского пса: нет, ты только посмотри на этого урода! Телом Геракл мощнее Гермеса. Но его нарисованное в три четверти круглое большеглазое коротконосое лицо под пышно вьющимися кудрями принадлежит скорее упитанному сибариту, нежели великому герою. Эта мизансцена вместе с дворцом Аида и Персефоны над нею говорит о проникновении в вазопись театральных мотивов: художник пародирует миф.

Такое отношение к мифу проявляется откровеннее, когда Геракла без обиняков выставляют простаком, если не простофилей, подчас в карикатурном виде.

На луврской ойнохойе, расписанной аттическим Мастером Никием в конце V века до н. э., Геракл и Нике едут на биге, запряженной четверкой кентавров, физиономиями один другого омерзительней (ил. 171). Правит Нике. К изящной фигуре большекрылой богини в трепещущем на ветру хитоне, резко согнувшейся, натянув поводья, приделана огромная голова с лицом низколобым, почти безносым, с сильно оттопыренной нижней губой и прямоугольным подбородком. Карлик рядом с нею — Геракл. Не держась за поручень, что грозит ему падением, он застыл истуканом, вобрав голову в плечи и сжав судорожно согнутыми руками палицу и лук со стрелой. Торс — надувная подушка, на груди повязана шкура льва, кусающего затылок героя. Из-под нависающего лба с морщинами, сходящимися к глубокой переносице, злобно таращится огромный глаз и, чуть ниже, выступает шишкой нос с дырой раздувшейся ноздри. Губы широкого рта разомкнуты, как если бы горе-воин проклинал строптивых кентавров. Это комическая маска, а не лицо, но лица не видно.

Ил. 171. Мастер Никия. Ойнохойя. Ок. 410 г. до н. э. Париж, Лувр. № M 9

Безжалостно отнесся к Гераклу апулийский Мастер Хорега, расписавший в 370‐х годах до н. э. «Кратер обжор». Имя вазе дала сценка из фарса флиаков на аверсе. А на реверсе мелкие подлые сатиры, издеваясь над прекрасным юным Гераклом, безнаказанно уносят его лук, колчан и палицу, ибо он держит на плечах небосвод. Обнаженный, с львиной шкурой за спиной, Геракл, кажется, нетерпеливо переступает с ноги на ногу; на склоненном лице печальное смирение.

Мягкий юмор проявил работавший в середине IV века до н. э. вазописец Бостонской группы 00.348. На аверсе кратера из Музея Метрополитен Геракл оказался свидетелем работы мастеров, раскрашивающих тонированным воском (то есть в технике энкаустики) мраморную статую, изображающую его самого (ил. 172). Заказчиком, по-видимому, является восседающий на небе Зевс, инициатива же, кажется, принадлежит Нике, сидящей на другой стороне неба над настоящим Гераклом. Златовласый мраморный герой стоит в позе, напоминающей гибкостью Праксителева Аполлона Ликейского (ил. 28, с. 63). Правая его рука легко, как на тросточке, покоится на палице, под которую подведена подставка, а в левой вместо кифары лук, украшенный на концах змеиными головами. С плеча эффектно свисает шкура льва, которую как раз в этот момент и раскрашивают. Живой Геракл, от изумления поднеся палец ко рту, не смеет приблизиться, и вид у него глуповатый. На голову по старинке нахлобучена морда льва, в левой руке дубинка.

Ил. 172. Мастер Бостонской группы 00.348. 360–350 гг. до н. э. Кратер. Выс. 52 см. Нью-Йорк, Музей Метрополитен. № 50.11.4

Ил. 173. Луврский Мастер G 508. Кратер. 400–380 гг. до н. э. Выс. 32 см. Париж, Лувр. № G 508

Упомянув гибридные амплуа Геракла в вазописи, я имел в виду, с одной стороны, наивное до глупости счастье героя на кратере Луврского Мастера G 508 (ил. 173), работавшего в начале IV века до н. э. Геракла обихаживают на Олимпе Гера, которая прячет неприязнь за притворной любезностью, и Афина.

С другой стороны — простодушие, стоившее Гераклу смерти. Примерно к 430 году до н. э. относится пелика из Британского музея, на аверсе которой Геракл, отставив палицу и сняв львиную шкуру, готов облачиться в одежду, протянутую ему служанкой, присланной с реверса очень властной госпожой (ил. 174), которая на сайте музея названа Деянирой либо Омфалой[366]. Следовательно, переодевание сулит Гераклу либо мучительную гибель, либо любовную историю. Однако служанка столь неприветлива, а лицо госпожи так искажено гневом, что, по-моему, о любви здесь не может быть и речи. Сам Геракл — кудрявый и бородатый, большеголовый и довольно щуплый — уставился на скомканную одежду, как загипнотизированный, и чуть ли не склоняется перед угрюмой исполнительницей