– О да, сиятельный… – еще более охотно принялся излагать Каллист. – Посылал поздравления и серебряную чашу, когда Пальма почтен был триумфальной статуей на Форуме с разрешения нашего наилучшего принцепса. И еще посылал подарки всякий раз на его день рождения…

Зенон едва заметно отрицательно покачал головой: обычные подношения клиента своему патрону. Знаки преданности, и не более того.

Тут в колоннаде обозначилось какое-то движение, и два охранника ввели в портик Калидрома. А вместе с ними, оттеснив дородного грека хлипким телом и выступив вперед, явился секретарь Адриана.

– Сиятельный, ты велел доставить этого раба во дворец…

Адриан нахмурился – он совсем позабыл об условленном часе для бывшего повара Пакора, ибо распоряжения отдавал накануне, а события этого утра смешали все планы. Секретарь же, не посвященный в происходящее, действовал по записям, составленным вечером.

Заминка вызвала растерянность, в отлаженном механизме что-то заело. Фигурки застыли. И Зенон, и охрана, и секретарь ждали распоряжений наместника, сам же Адриан раздумывал, за какой рычаг потянуть, дабы вновь привести в движение нужные шестерни, чтобы фигурки вновь принялись двигаться в установленном порядке, друг за другом.

В этот момент Каллист, ощутив легкую слабину прежде жесткой тяги, обернулся к вошедшим в портик.

Калидром глянул на него…

– Это же Каллист! – воскликнул пекарь с радостным изумлением. – Я видел его многократно при дворе Пакора!

Две театральные фигурки, оставленные без присмотра, вдруг дернулись, столкнулись и застыли недвижно.

– При дворе Пакора? – переспросил Адриан.

– Ну да… – Теперь Калидром осмелился оттеснить секретаря и приблизиться к наместнику. – Каллиста многократно приглашали на пир, и он всегда хвалил мои пирожные с черным изюмом и медом. Я прежде всего пекарь. Но ныне могу готовить многие блюда – и мясные, и сладкие. Стоит тебе отведать мои пирожные, и ты сразу поймешь, что ничего лучше не пробовал в жизни.

У Каллиста вид сделался кислый, будто речь зашла о скисшем молоке, а совсем не о сладостях.

– То есть ты видел этого человека в Ктесифоне? – уточнил Адриан, уже понимая, что это означает, но все еще до конца не веря. Потому что подобного он никак не мог предугадать.

– Ну конечно… – радостно закивал Калидром. – Он не только приглашался на обед, но и затем – на возлияния и всегда располагался на полу возле самого изголовья царского ложа, а точнее, возле золотой ножки в виде львиной лапы. У него обширные лавки в Селевкии на Тигре, где торгуют шелком и пряностями, инжиром и финиками… Он – единственный, кого приглашали на возлияния царя царей и кто не принадлежал к знати.

– Пакор более не правит Ктесифоном… – проблеял Каллист и глянул уже не заискивающе, а зло. – Хосров ныне царь царей…

– Но ты смертельно не хочешь, чтобы римляне дошли до Селевкии и Ктесифона[73],– вкрадчиво проговорил Адриан. – Особенно до любезной твоему сердцу Селевкии…

– О, сиятельный… – простонал Каллист. – В чем провинились несчастные торговцы… Мы всего лишь привозим для Рима шелк и пряности… О, боги, боги… Селевкия всегда была дружна с Римом… – Он примолк, не ведая, что еще добавить.

– Зенон, – обернулся Адриан к вольноотпущеннику, – мы ошиблись. Совсем не те люди стоят за этим похищением.

Вольноотпущенник понимающе прикрыл глаза, затем наклонился к самому уху господина и спросил, но спросил достаточно громко, так, что услышал Каллист:

– Позвать палача?

Адриан помолчал, прищурился. От этого взгляда у Каллиста окончательно отнялись ноги, и он растянулся на мозаичном полу перистиля.

– Господин… Сиятельный… – лепетал он немеющим языком. – Ты хочешь допросить этого раба… Калидрома…

– Нет, Каллист, я хочу допросить тебя.

Осень – зима 866 года от основания Рима

Провинция Сирия

На другое утро рано на рассвете выехал из Антиохии посланец, вез он написанное тайнописью послание Афранию Декстру. Гонец был снабжен подорожной с приказом скакать день и ночь, дабы доставить письмо в Эфес, – Адриан полагал, что именно там сейчас находится центурион фрументариев – вместе с императором Траяном и его свитой.

Каллиста, приговоренного к смерти, распяли тем же утром. Впрочем, к кресту его пригвождали уже мертвым – так истерзал палач тело несчастного.

Далее всё затихло.

Каждый день Адриан навещал Приска. Раненого наместник приказал разместить в одной из лучших комнат дворца с широким окном, в которое вливался свежий воздух – вещь совершенно необходимая для больного. А чтобы прохладный ветер не беспокоил, окно затянули шелком – той самой тканью, что привезли во дворец из дома Каллиста, чье имущество было конфисковано в пользу казны.

Гермоген изготовил самые замечательные мази для ожогов, но все равно пришлось на правой ноге ампутировать все пальцы, кроме большого, – так они были изуродованы пытками. Стопу же Гермоген сумел сохранить. Сохранились и пальцы на руках, только ногти с них сошли и принялись отрастать корявыми и кривыми. Восемь дней больной был без сознания и только на девятые сутки пришел в себя. Об этом тут же донесли Адриану, и он заглянул к больному.

Приск выглядел отвратительно. Лихорадка истрепала его за несколько дней так, что из мужчины во цвете сил превратила в старика – с запавшими щеками и сероватой щетиной на щеках. Волосы больному обрили – чтобы не путались колтунами во время долгой болезни, и теперь они отрастали частью черными, а частью – уже седыми.

– М-да… мы с тобой неудачно повеселились в Дафнийской роще… – заметил Адриан, пытаясь хорошей шуткой взбодрить больного.

– Кориолла… – прошептал Приск. Кажется, все это время, пока он метался в бреду, только эта мысль его и занимала. – Что с нею… и с детьми?

– Она в Италии.

– Этот человек… боксер… у него был браслет. Ее браслет.

– Давай поговорим о тебе.

– Нет писем… столько времени нет писем… Пошли почтаря. Немедленно.

Далее разговора не получилось – явился Гермоген и потребовал, чтобы наместник немедленно ушел, потому как больной еще слишком слаб, и лихорадка может вернуться.

– Я уже послал почтаря. Ответ скоро будет, – сообщил Адриан уже в дверях.

Он так и не понял – услышал его Приск или нет.

Осень – зима 866 года от основания Рима

Италия