class="p1">– Что так? – вздернула подбородок Василиса – не поверила. Да и как двуличной жабе, в самом деле, верить можно было! Сколько уж раз обманами Василису подчивала, начиная с того, как к Кощею проклятущему заманила, и заканчивая последним хитрым договором. – Али вдосталь натешилась?

– Не натешвилась я.

– Еще нет?

– Да не о твом я!

– А о чем же? Опять со своим козлищем плешивым, то бишь сморчком жухлым, гадость какую задумали?

– Ничвего я не задумала, и Кощвей твут ни при чвём, – тяжко вздохнула Квака, широко зоб раздув, и такой тоской на чувствительную Василисину душу от вздоха того пахнуло, что усомнилась Василиса в суждениях своих.

– Случилось чего?

– Случвилось, – осторожно-умоляюще скосила Квака один глаз на пленницу Кощееву.

– Чего ж тебе, жаба ты подлая, не так опять? – уперла руки в бока Василиса.

– Квот чвего! – помявший, Квака сдернула широкие штанишки и повернулась задом к Василисе.

Стоит, в стену смотрит и от ужаса холодеет: вот-вот смех звонкий по камере тесной разнесется – чего ждать-то еще от Василисы? Умом, конечно, понимала Квака Василису – сама так поступила бы, окажись на ее месте, а только сердце Квакино прямо давит, сама себя накручивает. Могла бы – покраснела, да не дано жабам краснеть. Ей бы штаны натянуть и бежать, куда глаза глядят. Но тогда неясно тогда, чего приходила и зад свой Василисе демонстрировала, будто смехотуру по заявкам устраивала.

Только время идет, а смеха Василисиного не слыхать. Тишина звенящая в камере стоит, на нервы действует. И боится Квака не только обернуться, но и пошевелиться вообще. Стыдно ей стало, стыдно и обидно.

– Так чего ж тебе от меня надобно? – только и спросила Василиса, тишину нарушив. – Сама себе наворожила, к этому подвела. Али ты меня опять в делах своих подлых винить вздумала?

– Ничвего я не вздумала, – обернулась Квака к Василисе, а в глазах лягушачьих слезы стоят. – И ничвего не говорила. А толькво натурва у меня таквая – подлая! Ничвего с собвой поделать не могву.

– Ну а я-то тут при чем? – сложили белы рученьки на груди Василиса и презрительно прищурилась.

– Шквурку бы мне твого, почвинить, – пробормотала заплетающимся языком Квака.

– Че-го-о? – уставилась Василиса на Кваку во все глаза.

– Шквурку бы мне… – окончательно стушевалась Квака.

– Да ты чего, жаба противная, с ума рехнулась? Столько гадостей мне натворила, а теперь, наглости набравшись, просить пришла?

– Говорю же: натурва у меня таквая!

– Вот и иди… со своей натурвой… куды подальше, – вспыхнула Василиса, к окну отвернулась. – Это ж надо, нахальство такое поиметь!

Квака хотела было ей грубостью ответить, да что-то сломалось в ней, и застряла грубость у нее в горле – ни туда ни сюда, словно комок какой. Мотнула она головой, вздох тяжкий выдавила и поплелась вон.

– Постой! – окликнула Василиса.

– Да? – выглянула из-за двери Квака, растеряв последние крохи самомнения и липового величия.

– Ты чего, серьезно помощи моей просить пришла?

– Нет, шутква ентво таквая! – огрызнулась Квака. – Смешно, правда?

– Обхохочешься, – буркнула Василиса, Кваку разглядывая. Но даже не улыбнулась. – Знать, шибко приперло-то тебя, раз ко мне прийти решилась.

– Замялась Квака, не ответила.

– А Кощей чего?

– Не до того ему, – отвела глаза Квака.

– Послал, тебя, значит, вместе со шкурвой твоей и проблемами, мухомор вялый?

– Ну, не то чтобы… Занят он просто.

– Честно говори!

– Чвестно? – сорвалась Квака на крик. – А чвестно, то да, послал! Смешно? Чвего не смеешься-то? Давай, хохвочи над бедной Квакой!

– Ну, будет тебе глотку-то драть, – поморщилась Василиса от громкого кваканья. – Если уж меж дочкой и отцом ладу нет, дальше катиться некуда. Приплыли, как говорится.

– Некуда, – покорно согласилась Квака и нос лапой утерла. – Приплыли, – а сама думает: – «А ведь и вправду, дальше-то плыть некуда!»

– Ладно, давай сюда свою шкурву, – сдалась Василиса.

– Что? – не поверила ушам Квака, даже рот до пола раскрыла от удивления.

– Шкуру, говорю, давай! – протянула руку Василиса. – Помогу уж, да только знаю, себе же яму рою.

– Нет, нет, что ты! – замахала лапами Квака. – Да я… я больше… никвогда! Чес-слокво! Да чтвобы я…

– Шкуру давай! – нетерпеливо повторила Василиса, требовательно перебирая пальцами.

– Агва, ентво я мигвом! – начала разоблачаться Квака.

– Ох, дурья башка! Дверь хоть прикрой!

Спохватилась Квака, к дверям кинулась, наскоро их прикрыла, потом к кровати жесткой подскочила, содрала с нее покрывало грубое, на плечи накинула. Стоит, дрожит, ногу об ногу почесывает, на Василису поглядывает. А та уж делово так шкурку в руках вертит, на просвет разглядывает. Долго смотрела, прикидывала чего-то.

– А человеком не лучше ль тебе будет? – спросила неожиданно, от шкуры отвлекшись.

– Привыкла уж к болоту своему, – Квака смущенно отвечает. – Люблю я его.

– Дело твое. Только не знаю, выйдет ли чего путное: шкура-то как есть вся подрана, будто специяльно ее кто чем истыкал.

– Да ну?!

– Вот те и «ну»!

– Ах ты ж… – саданула Квака кулаком по ладони. – Никак Андрошка подлец?!

– Кем себя окружила, то и получила, – вздохнула Василиса. – Сама нелюдем жила и в масть себе друзей подбирала – вот и результат на лицо, то есть, на зад твой белый.

– Кхм-м! – кхекнула Квака.

Опять права Василиса. Чего тут возразишь? Подлеца себе в товарищи нашла – подлости и поимела. Неужели и вправду думала, будто Андрошка ей верой и правдой служить будет? Коли один раз кого предал, так и в другой предаст. Но разве Квака о том думала, когда в помощники Иуду брала? Нет, конечно! Привыкла людьми крутить, свысока на них смотреть, за третий сорт считать и быдлом безгласым полагать, вот и нарвалась.

А Василиса знай себе шкурку в руках вертит и шепчет чего-то непонятное под нос. А Квака волнуется, в одеяло кутается: починит – не починит, починит – не починит… Только ромашку осталось в руки взять и на судьбу положиться.

Шли Иван Царевич с Яковом, покамест вовсе темно не стало. Не хотелось им оставаться вблизи поганой корчмы, где заправляет прихвостня Кощеева – Языковна. Бабка-то быстро в себя придет, осознав, что ее так глупо провели, разозлится, мстить возьмется. Силой сотворить она, конечно, с двумя здоровыми мужиками ничего не сможет, но трепаться от обиды за троих примется – как пить дать! – и тогда уж точно Ивану Царевичу с кузнецом не до смеху и шуток будет. Так что лучше подале убраться от проклятого места, авось бабка противная искать их не станет, тем более в темнотищи, что вокруг царит.

Присмотрели Яков с Иваном Царевичем полянку небольшую в глухом лесу, костер запалили, чтоб не скучно было, сидят, кабанчика на