– У старого кракена миллионы таких, как она, – устало отозвался дядя, – и таких, как ты, тоже. Из тысячи его учеников обучение заканчивают единицы. Твой талант будет гнить на дне, Леон Надир, и ты сам это выбрал.

* * *

На площади, куда выходило окошко моей камеры, строили деревянное сооружение. Строили основательно, нарушая ночную тишину, визжа пилой, колотя молотками, подсвечивая десятком факелов. Я сидел на знакомой койке, у знакомой стены, на которой, если приглядеться, еще можно было различить слова: «Жить хочешь? Тогда ныряй в кринку!»

Кринки не было. Ни еды, ни воды, до утра я доживу и так. А казнить меня предполагалось не на рассвете, тайком, а в разгар рыночного времени, когда хозяйки уже купят все необходимое и явятся посмотреть развлечение, и даже самые сонные жители пригородов услышат новость: «Убийца Леон Надир будет казнен сегодня в полдень!»

Сцепив пальцы, выпрямив спину, я вспоминал все уроки Микеля, и я ведь усвоил их, честное слово. И ничего теперь не получалось. Я пытался оживить внутреннего крокодила, но не мог, потому что рядом была Герда, может быть, в соседней камере. Я не мог отказаться от добра и зла, а значит, завтра ее приведут полюбоваться на мою казнь. Дядюшка так распорядится.

Совсем недавно я был в шаге от победы. В полушаге. Я распустил уши и позволил себе сделать паузу между двумя атаками. Микель все знал заранее: «Ты не готов»…

Микель, взмолился я молча. Я признаю, что идиот. Но хотя бы ее спаси…

Тишина в ответ. Герда сошла с маршрута. Урок не впрок.

Я привалился спиной к холодной стене. Перевел дыхание. Нет, просто так я не сдамся, я великий маг. Я рептилия, я существо с холодной кровью, я…

Кто-то пошевелился на стуле у колченогого стола. Большая, массивная, темная фигура. Секунду назад там никого не было.

– Микель?!

Размытый свет, неизвестно откуда, упал на морщинистое темное лицо. Я видел его в детстве, в моих кошмарах. На портретах прабабку Лейлу изображали чуть по-другому. Комплиментарно.

– Леон, – сказала она неожиданно чистым, высоким голосом. От человека с таким лицом естественно ждать хриплого карканья. Представая ночью перед членами моей семьи, прабабка обычно пылала гневом, но сейчас я впервые видел ее в спокойном – и даже благодушном, хоть и печальном, настроении.

– Бабушка, – сказал я, глотая слезы. – Почему я такой урод?

– О нет, – она улыбнулась тонким ртом, похожим на порез без крови. – Тебе просто не повезло. Я велела Микелю, моему сыну, не допускать этого брака. Я предупреждала… Но он души не чаял в своей дочери, твоей матери… А она влюбилась, как кошка, в твоего отца.

– Мама?!

– О да… Они любили друг друга. Трудно представить, да? Я знала, что счастья им не видать. Но не могла предвидеть, что от этого союза родишься ты…

Она сокрушенно покачала головой.

– Невелика беда, – сказал я, вытирая слезы рукавом. – Завтра мне отрубят голову. Проблема моего рождения перестанет быть такой уж важной.

– Не отрубят, – прабабка опять улыбнулась. – Видишь ли, Леон…

Она на секунду закрыла глаза. Лицо ее сделалось похоже на поверхность пустыни. Я съежился.

– Наша семья, – заговорил призрак, не поднимая век, – древнее Кристаллов… и богаче. Мы купцы, да. Мы могли продать и купить что угодно. Приобретали у людей их желания и страхи, пустые надежды и потерянное время. Мы выкупали чувство долга и груз вины у тех, кому такое без надобности. Мы перелицовывали и перепродавали втридорога. Из вереницы опасений отлично выковывается карьера. Из дурных снов – удачливость. Из обманутых обещаний можно соорудить неплохую бессовестность, а эдакий товар всегда нарасхват… Это было так давно, что никто и не помнит. Мы не вели записей, нам хватало живой памяти, закупленной впрок… Теперь мы забыты, а похождениями Кристаллов забиты библиотечные полки…

Она подняла веки.

– Так вышло, что ты – настоящий последний Надир, отмеченный особым даром: ты торговец счастьем.

– У меня ничего не получилось, – я и рад бы смолчать, но в ночь перед казнью хотелось быть честным. – Я неудачник, бабушка.

Лейла вздохнула – надулась, как шар, и опала, как тень при погашенной свечке:

– Ты готов продать мне кое-что?

Я увидел маленькую светлую монету, которая выпала из ее ладони и улеглась на краю стола:

– Я заплачу тебе, Леон, за твою способность различать добро и зло. Это дорогой товар. Но хороша и цена.

– Бабушка!

Мне полагалось замереть, переспросить, не понять, не поверить. Но я не опустился до притворной растерянности. Мы с ней, наверное, стоили друг друга.

– Я люблю тебя, – продолжала она спокойно, – и хочу, чтобы ты жил.

Я не нашел слов, чтобы возразить ей. Я очень, очень хотел объяснить, почему такая сделка невозможна – но не нашел слов.

– Жить – значит меняться, – она прекрасно меня понимала, она, в свою очередь, тоже очень хотела меня убедить. – Ты женишься на любимой девушке. Встанешь во главе огромного могущественного Дома. И будешь зваться – Леон Кристалл.

– Бабушка, – я сжал руками голову, пытаясь собрать мысли, как если бы они были соломой в мешке, – я ведь пришел сюда… Послан… чтобы пройти испытание. Раскрыть мой талант, осознать место в мире…

– Возможно, это и ответ, – тонким коричневым пальцем она коснулась монеты на столе. – Подумай о Герде.

* * *

Они все еще беседовали в бывшей комнате мэра: точнее, дядя разглагольствовал, расхаживая от стены к стене, а отец сидел на мраморном полу, сломленный, убитый горем:

– Я не могу снова его терять!

– Пройдет время, и ты поймешь, что я был прав, Онри. Мне придется на время покинуть вас – заново отправиться в поиски. Болтают о каких-то пиратах, боевых магах, возможно, кто-то из них – внебрачный потомок ветки Кристаллов, это было бы везением. А ты заставь жену родить еще раз, и еще, и тогда…

– Пощади, она старуха!

– Но ведь ты женился не под прицелом арбалетной стрелы?! Ты…

Я вошел, прикрыв за собой дверь. Дядя замер с открытым ртом. Отец резко поднял голову.

Каждый из них в эту минуту увидел свое: отец, возможно, увидел заговор и бунт стражников, охранявших тюрьму. А дядя вообразил гору трупов в тюремном коридоре; картинка дяди была ближе к истине.

– Привет, – сказал я и подкинул на ладони светлую монетку.

– Как ты вышел из камеры, Леон? – тихо спросил дядя. – Не причинил ли ты… ни в чем не повинным людям, которые всего лишь выполняли свой долг?

– Не причинил чего? – спросил я совершенно искренне.