– Мне очень многое надо сделать, – сказал я честно. – И вообще… По местным законам жених и невеста не должны жить в одной комнате до свадьбы, и пореже встречаться.

– Ты обещаешь мне, что все так и будет? – вдруг спросила она с какой-то отчаянной надеждой. – Мы объясним Форнеусу… он поймет… мы поедем путешествовать… да?

– Конечно, – я удивился. – А как же иначе?

* * *

Я переночевал в мастерской – не привыкать. На тонком матрасе, на скамейке среди инструментов спалось прекрасно, и мыши деликатно похрустывали кормом на полу, навевая спокойные сны: ты дома. Я встал рано, умылся холодной водой, проверил, удалились ли мыши, и обернулся черным медведем. Набил шишку о потолочную балку, опрокинул верстак, сделал несколько дыхательных упражнений и перекинулся обратно, чтобы в тишине раннего утра раскладывать по местам упавшие вещи, мести пол и строить планы.

Моя старая мастерская не шла ни в какое сравнение с мастерской в доме Микеля, но теперь весь город был в моем распоряжении. Любой ресурс я мог запросить и знал, что мне не откажут: кузнечные заготовки? Точильное колесо для инструментов? Алмазная пыль, розовое масло? Все, что угодно, дорогой Леон.

Я вынул из кармана светлую монету, которую получил от прабабки Лейлы. Денежка так истерлась за время хождения по рукам, что стороны ее невозможно было различить – где орел, где решка? Я бросил монету на верстак:

– Это добро…

Бросил еще раз:

– …А это зло.

Монета звенела. Слова звучали. Разницы не было.

Я выбрал самое тонкое сверло и просверлил отверстие в монете. Подвесил на цепочку, полюбовался. Надел на шею, под рубашку. Как украшение это выглядело неказисто, да и не носил я таких украшений. Но я почему-то не мог уронить эту монету в кошелек, просто смешав с другими.

Герда сказала, что я изменился. Я сам это чувствовал. Я стал сильнее? Я стал умнее? Что-то еще? Рано или поздно придется все ей объяснить, но не сейчас. Сейчас полно других дел…

Звякнул колокольчик у двери – давно забытый приятный звук, так извещали о себе покупатели. Но сегодня я никого не ждал.

Я отпер засов. На пороге стояла женщина, которую я узнал со второго взгляда.

– Мама?! Что-то случилось?

На ней был черный дорожный плащ, добытый, похоже, со дна сундука, и старые дорожные башмаки. Раньше мать никогда не навещала меня в лавке.

– Прости, что отвлекаю от дел. – Она вошла, неловко подобрав полы плаща. – Спасибо, Леон, я оценила. Твои братья и слова поперек не сказали твоему отцу, когда он в глаза оскорблял меня. Только ты за меня заступился.

Я мог бы сказать, что десятилетия перед этим она унижала моего отца без всякой надобности, безответно, прекрасно зная, что он выбивается из сил и делает, что может. Она отчитывала его как мальчишку на глазах у сыновей, и еще хуже обходился с ним дед Микель, а призрак прабабки Лейлы по ночам сводил его с ума. Я, конечно, промолчал, наклонил голову и ждал, пока она скажет, зачем пришла.

Мать огляделась, ничего вокруг не замечая, скользя взглядом от витрины к витрине.

– Я не поверила поначалу, что ты убил того мальчика, Ойгу. Зато твой отец поверил сразу, – ее голос сделался промозгло-ледяным. – Ведь ты Кристалл.

Я молчал. Добавить было нечего.

– Когда ты сбежал, я стала думать подобно твоему отцу, – маме непросто было говорить, она никогда со мной не откровенничала, – что ты убийца. Что ты предал семью Надир, опозорил ее… Когда ты вернулся, я испугалась за тебя. А теперь, – она посмотрела мне глаза в глаза, – скажи. Кто убил Ойгу Топотуна?

– Кому станет легче, если я скажу? – отозвался я прохладно. – Мальчик оживет? Его родня утешится?

– Но мне это важно, – прошептала мать.

– Иллюзия. Я таким больше не торгую.

Мать посмотрела так растерянно, будто я заговорил об устройстве фондового рынка.

– Все осталось в прошлом, – я снизошел до объяснений. – Мне не нужно оправдываться, потому что я выше любых обвинений. Честь семьи не запятнана, потому что это семья Кристалл. Что до ваших отношений с отцом… ты правда очень его любила?

Ее бледное лицо пошло красными пятнами. Она хотела что-то ответить, но вместо этого развернулась и вышла. Звякнул колокольчик на двери.

* * *

Я был приглашен обедать в ратушу. Собирался всего-то спокойно поесть, а угодил на прием с мэром и городской аристократией, с предводителями цехов и богатейшими купцами. Народу в зал набилось, как на пресс-конференцию. Я чуть было не потерял аппетит, но уходить было глупо, поэтому я молча сел на почетное место и отдал должное их стряпне.

Любая пицца в самом простом кафе вкуснее в тысячу раз. Даже если она овощная и подгорела.

Дядя сидел от меня по правую руку и весь обед молчал и натянуто улыбался. Отец сидел чуть дальше, зато все время пытался привлечь мое внимание, даже передал со слугой записку на салфетке: «Леон, нам надо поговорить»…

– Нам надо поговорить, Леон. – По окончании обеда мой дядя ловко опередил отца и даже непринужденно взял меня под руку. – Идем, тебе будет интересно…

Приветливо кивнув отцу, он повел меня прочь, из двери в дверь, видно, хорошо знал устройство ратуши. Мы оказались в комнате, где я раньше никогда не бывал – а она того стоила. Ремонтная будка часовщика внутри механизма башенных часов. Это было царство шестерней, огромных и маленьких, подвижных и застывших, вечное щелканье напоминало о ходе времени – и не давало никому снаружи подслушать наш разговор, будь он хоть трижды магом.

Я сделал вид, что очень заинтересован устройством механизма. Дядя терпеливо ждал.

– Часто ломается? – спросил я с живым интересом.

– Неважно. – Он покачал головой на узких плечах, будто у него затекла шея. – Леон. Много лет назад я хотел пойти в обучение к… нему.

– Но ведь из тысячи его учеников выживают, по вашим словам, единицы? – я ухмыльнулся. – Либо вы меня обманули, либо вы очень храбрый…

– Я был молод и амбициозен, – сказал дядя через силу. – Я готов был рисковать. Но он отказал мне и не объяснил причины.

– Не увидел должного таланта? – предположил я.

Дядю передернуло, и он не мог скрыть, до чего я его уязвил.

Часы пробили четверть, стальной молоточек грянул по медному колоколу, а чувство было, будто прямо по голове. Звук тянулся, как влажный хвост за улиткой. Я ладонями зажал уши.

– Неужели ты думаешь, что я вправду готов был тебя казнить? – спросил дядя, когда грохот утих. В голосе