— Еще смешнее то, что все критикуют эгоистичность, как образ зла, поддерживая принцип милосердия, как проявление доброты, и это в доме Бога, который только и делает, что собирает себе только лучшие эксклюзивные дары, — поддержал Габриэль, вновь всматриваясь в мифическое существо, восседающее на громоздком троне и со скучающим лицом, принимавшим самые дорогие дары от смертных.

— Бог Корлес любит красоту и священники, как его преданные верующие, подражают некоторым его особенностям. В основном многие, кто служат здесь, без ума от красивых людей, от красивых произведений искусства и красивых драгоценностей, все смотрят только на оболочку, игнорируя содержание. Также и Клаудия в свое время начала сходить с ума, так как она день ото дня все увядала, в то время как Лилит становилась прекрасней.

— Так значит, вы отец Лилит, — догадался Габриэль, наконец обратив внимание на собеседника.

— Хм. Послушай, я знаю, что с десяти лет тебе внушали многое, однако не стоит верить, что если человек эгоистичен, то он уже наполовину плохой. Мы живем в таком обществе, в котором люди руководствуются принципом, что заботы о собственных интересах — это зло, но не задумываются, что, следуя этой логике само желание человека жить тоже является злом, как и человеческая жизнь сама по себе. При этом нас буквально с рождения воспитывают на той ноте, что нужно сделать все в выгоду других людей, словно жертвенные животные, которых используют и на которых паразитируют. А что насчет нас самих? Кто готов пожертвовать чем-то ради нас? Поэтому я не верю в учения Бога Корлеса и не особо лоялен церкви. Они такие сказки выдумывают, что потом многие не хотят обращать внимание на реальность.

— Слушая вас, я понимаю, что Лилит выросла такой уверенной и умной из-за вашего свободного образа мыслей и хорошего воспитания в отношении нее, — похвалил Габриэль, заметив, как губы старика поднимаются в горделивую улыбку.

— Пойдем в мой кабинет. Уверен, нам есть, что обсудить, — сказал Ронан, рукой указывая на золотую тяжелую дверь, за которой виднелось роскошно обставленное пространство с небольшим окном у стола.

— Я хотел бы подробнее узнать о ваших отношениях с Клаудией и как это позже все повлияло на Лилит.

— Ты прямолинейный, это хорошо. Начну тогда с момента моей интрижки с Клаудией. Ей было чуть больше восемнадцати, а мне за сорок. Обычная встреча во время празднества после окончания пхоникса, все выпили, в том числе и я, и начали веселится. Тебе Лилит, наверное, уже говорила, что у высших священников нет возможности завести детей, это сделано для того, чтобы священники, пользуясь своим положением, не принесли в жертву свое чадо Богу Корлесу, ради получения более сильного благословения. Поэтому я был уверен, что даже если воспользуюсь своей ситуацией и заставлю Клаудию провести со мной ночь, никаких последствий не будет, особенно от низшей служительницы. Пока не узнал, что она беременна. Я не поверил, но после тестов при помощи артефактов, мне пришлось признать, что я зачал ребенка. Еще до рождения моего дитя, я уже всем сердцем полюбил его, но Клаудия была явно против моих приходов к ней, пусть и не говорила этого в слух. Чтобы скрыть свой «позор», она переселилась в маленькую бедную комнату под очищальной, где позже, в одиночестве, без посторонней помощи, родила девочку. Я сразу, как только узнал, помчался к ней и предложил перебраться в мою комнату и официально поженится, но она отказалась. После того, как Клаудия родила, она стала странной. Если раньше она была молчаливой и грустной, то после рождения Лилит, она стала совсем незнакомым мне человеком. Холодной, расчетливой и жестокой. Я не хотел, чтобы Лилит слишком долго контактировала с Клаудией, поэтому, как мог, ограничивал их общение, забирая дочь на разные занятия. И все продолжалось до тех пор, пока Клаудию не убили на глазах ее же детей. Мне даже представить сложно, что испытала в тот момент Лилит, поэтому я, как мог, пытался помочь ей. Даже если это значит пойти против всего королевства, континента или всего мира, ради своей дочери, я готов это сделать. Я уже отжил свое, а ей пора познать что-то кроме жизни в ожидании мести.

— Вам настолько дорога Лилит? — Габриэль был немного тронут родительской любовью Ронана по отношению к своей дочери.

Сам он никогда не видел своих родителей.

С десяти лет его обучали уже как полноправного священника церкви Корлес, его воспитывали в строгости, наказывая за любое проявленное неуважение к другим или незначительное нарушение дисциплины, из-за чего его сердце охладевало ко всем, пусть он это и прятал за ангельской улыбкой. Вначале, он считал, что Розалина является тем лучиком света, который позволит ему почувствовать те самые весенние чувства и лёгкую тоску от расставаний, но потом все изменилось. Вместо доброй принцессы, ему по душе была игривая ведьма, скрывающая за маской лени и безрассудства израненное сердце. Он понял, что они были похожи. И эта похожесть совершенно противоположных людей, паладина и ведьмы, стала началом их совместной истории.

— Габриэль, ты не сможешь понять меня сейчас, так как еще слишком юн, — Ронан прищурил глаза и мягко улыбнулся, переводя свой взгляд на прячущееся за горизонт солнце, — я никогда и не мечтал о собственных детях. Мне не было позволено иметь такое счастье, потому что я слуга Бога Корлес. Однако в тот момент, когда я узнал, что у меня появится дочь… этого не описать словами. Я чувствовал, что Лилит, подарок о Богов, чувствовал, как с каждым днём наблюдая за ее ростом становлюсь все более и более живым. Раньше, когда я не боялся последствий своих интрижек, я склонял многих священниц к интимной связи. Но когда Клаудия забеременела моим ребенком, я был готов плакать от счастья. В прошлом я думал, что если бы такое произошло, я бы немедленно избавился от последствий случайной ночи, однако, как оказалось, я наоборот был рад им. Я решил больше не заниматься подобным и посвятить всего себя дочери. Моей единственной родной кровушке и единственному смыслу жизни.

— А Клаудия… как именно она относилась к Лилит? — это был один из главных вопросов, мучающих Габриэля. Лилит мстила и за мать, которую ненавидела, и за тетю, которую любила, и эта двойственность казалась слишком запутанной для него.

— Откровенно говоря, я считаю, что она ненавидела свою дочь. Лилит может утешать себя заботой Клаудии о ее красоте, но я знаю, что она никогда не видела дочь в своих глазах. Я почти уверен,