тебе сделаем царскую постель! А ты как думал? Сделаем, Толя?

Толя поднял голову. Его глаза горели бешеным счастьем, губы ещё дрожали, но маска горя, которая, казалось, намертво впечаталась в черты его лица, отваливалась кусками. Он оглянулся на сына, встал, подошёл, осторожно обнял худенькие плечики, поцеловал сына в макушку, вдыхая запах детских волос.

— Обязательно сделаем, Коля. Ты будешь сегодня спать как фон-барон! — Толя оглянулся на Сашу. — Жена, ты ужинать, наконец-то, будешь?

Саша слабо улыбнулась.

— Знаешь, я так устала… — она посидела ещё минутку, рассматривая отца и сына. Потом устало потянулась, как котенок. — А знаешь, давай-ка я с вами посижу. Что ж мы всё порознь-то сидим?..

Она встала, сбросила тяжёлую, толстую кофту на стул, села за стол.

— Давай, дядя, угощай!

— Кто — дядя?

— Папка наш, Коленька. Стоит, дядя такая. Жену корми давай, отец!

Толя суетился возле них, не веря своим глазам, не веря себе. Внутри его всё пело и кричало.

И не заметили они, что Бессонница уже давно их рассматривала.

Бессонница стояла у дверей, сложив морщинистые руки перед собой. Она сегодня была маленькой морщинистой старушкой, похожей на всех старушек. Белый платок, старая кофта, серая юбка, стоптанные чуни. Только глаза чёрными провалами втягивали свет.

Коля глянул через плечо.

— Кто там?!

— Где, сынок?

— Вон, там, у двери?

— Нет там никого, Коленька. — Толя погладил сына по голове. — Это ветер ночной на занавеску дунул.

— Папа, а можно ты со мной сегодня спать будешь?

— Конечно, Коленька, конечно, — мягким, грудным голосом отозвалась Саша. — Ты не бойся. Ты больше ничего не бойся. Сегодня папа с тобой спать будет. Всё. Ты дома.

— Это хорошо, — сказал Коля. — Это просто замечательно.

— Да. Это замечательно.

Керосинка освещала только середину стола, за которым собралась на свой первый ужин семья. Они смотрели друг на друга, ели жареную картошку, передавали хлеб и рыбу. Смотрели друг на друга и не могли насмотреться.

И не видели они, как Бессонница подошла к ним, невидимая, бесплотная. Неслышно шаркая чунями, она обошла их, рассматривая, запоминая и прощаясь. Бессонница погладила мальчика по выстриженному затылку, глянула на Толю, потом на Сашу. Вдруг она прищурилась, посмотрела на Сашу повнимательнее, наклонив голову набок.

Улыбнулась.

И пошла к двери.

Бессонница уходила и улыбалась.

Она уже знала то, чего не знали люди за её спиной.

Она знала, что людей уже четверо.

Глава 14

Нинкин борщ

— Семёнов!

— Здесь!

— Сидоренко?

— Тута.

— Тарасюк?

— Его нет, Таисия Терентьевна, у него отец тово…

— Ясно. Терещенко?

— Тута.

— Надо говорить «тут», Коля. Ты же уже целый месяц учишься, первоклассник.

— Хорошо, Таисия Терентьевна.

— Тищенко? (пауза) Тищенко? Ваня Тищенко, я же видела тебя в коридоре!

Тихий детский смех серой мышью забегал по партам первого «Б» класса Топоровской средней школы. Девочки прыскали в кулачки, покачивая огромными бантами, а мальчишки толкали друг друга в бок и вертели стриженными «под ноль» или «под бокс» головами.

— Ребята! Что случилось? Где Ваня?

— Он здесь, Таисия Терентьевна! — пискнул кто-то сзади.

— Так, Герасименко, спасибо. Шутка шуткой, но урок уроком. Где Ваня?

— Тут!!! — раздался хор довольных голосов.

Наконец Нюся Ващук, самая послушная и спокойная девочка, не выдержала.

— Таисия Терентьевна! — пискнула она. — Вы его не видите. Он здесь. Он под партой!

— Под партой?! — изумилась Тася.

* * *

…Тася только месяц назад получила место в Топоровской средней школе. Четыре долгих года после Житомирского института она отработала в самой дальней деревне Топоровского района — в Журовке, что была за Липовкой. Жила она в центре Топорова, но места в Топоровской школе ей как-то не находилось, поэтому ей приходилось чуть свет — на попутках, а чаще — пешком добираться до Журовки.

Чтобы дойти до Журовки надо было выйти за старый Панский сад, потом за больницей повернуть через поле к разбитому в войну мосту через Толоку, а дальше — полями, полями, мимо заново отстроенных навесов для сена, мимо прудов, по дамбе, их разделявшей, и ещё чуть-чуть. Если идти в хорошую погоду, то вся дорога занимала чуть больше двух часов. Но если шёл дождь или мокрый снег… О, как Тася ненавидела мокрый снег! Тогда обочины разбитой осенью дороги раскисали, и ей приходилось месить снежную грязь долгих три часа в один конец.

Все колхозные шоферы прекрасно знали «маленькую учительницу» и иногда, когда могли, подвозили Тасю. Некоторые даже попытались, рискуя маршрутным листом, дожидаться её по утрам на перекрестке за больницей. Однако из этого ничего не вышло — охотники быстро поняли, что ещё раз быть отчитанными, как двоечники, это слишком рискованное удовольствие. Поэтому они высматривали стройную фигурку с извечным вещмешком на спине, подгадывали и останавливались. Как бы невзначай. Тогда Тася снимала жёсткий вещмешок, набитый тетрадками, журналами и учебниками, всем телом напружинивалась и забрасывала его на сиденье, потом забиралась в кабину.

Повадкой она была похожа на пушистого и очень вежливого котенка. Косынка на шее была подобрана в тон простому платью, умело подогнанному по фигурке. Вот именно. Да. Так вот, росту она была небольшого, если не сказать, что маленького, но стройна и ладна. Талию Таси можно было обнять двумя ладонями, но грудь её поднималась высоко и смущала слишком многих, хотя Тася старалась особенно не выставляться. Но что уж дал Господь да папа с мамой, то уж так и получилось. Природная смуглость кожи её была настолько африканской, что казалось, что солнышко и зимой живет в доме маленькой учительницы.

В Журовской школе, с первых же дней, маленькая учительница навела образцовый порядок, прежде невиданный. Она отдраила классы и покрасила остатками старой краски крыльцо. Она привезла с собой ведро извести, накопала у Толоки глины. Ее младшешкольники, как галчата, принесли по трети вёдрышка глины и помогали её замесить. И после уроков,