в полях, в перелесках, когда она мост разбомбленный переходила через Толоку… Но вот эти все её придумки, вот эти все её находки, эти её по крупицам собранные приёмы и приёмчики — как они будут приняты?

И не успела председатель комиссии открыть рот, чтобы сказать что-нибудь, как седая Тамара Григорьевна, вытирая слёзы, подошла к Тасе, обняла и поцеловала в лоб.

— Умница, деточка!

* * *

…Тася подошла к парте, на которой аккуратно лежали учебник и тетрадка. Непроливайка была аккуратно накрыта картонным кружком. Из-под парты раздавалось тихое бурчание. Тася наклонилась.

— Ваня?

Ваня, круглощёкий мальчик со смешным белым чубчиком на коротко стриженной круглой голове, не обратил ни малейшего внимания на учительницу. Он по-крестьянски основательно устроился под партой. На полу был расстелен маленький кожушок, вытертый до дыр бабушкин старинный шерстяной платок висел на крючке, изображая то ли дверь, то ли занавеску. Ранец был прислонён к боковине парты, и Ваня как раз был занят тем, что вынимал оттуда большого флегматичного рыжего кота. На полу уже стояло блюдечко с налитым молоком.

Дети вокруг хихикали, ложились на парты, стараясь рассмотреть рыжий хвост.

— Ребята, тише, пожалуйста, — Тася поднялась, лихорадочно соображая, что же ей делать.

Ещё чуть-чуть, и класс можно будет не собрать — все смешинки будут вываливаться из детишек до последнего урока. Но устраивать наказание Ванечке она тоже не хотела. Она и так потратила почти месяц, чтобы этот замкнутый мальчик перестал шарахаться и плакать.

* * *

…Ваню привела в Тодоровскую среднюю школу его двоюродная тётка, «сумасшедшая Бублиха», которая дружна была с Тасиной свекровью. В школе было пять переполненных первых классов. Четыре учительницы со стажем «костьми легли», положили весь свой авторитет, чтобы подобрать себе детей получше. А Ваня, этот тихий, никого не слышащий мальчик, который выглядел много младше своего возраста и постоянно возился со своими куклами и рыжим котом — кому он был нужен? «Дурачок» — это было самое мягкое определение Вани, которое шептали в школьных коридорах.

Бублиха плакала, рассказывая, как долго расспрашивали её, как долго с Ваней разговаривали учительницы. Да, они знали его историю, но… Но Ванино странное поведение, вне всякого сомнения, прямо указывало на болезнь. На серьёзную болезнь. Которую надо лечить в специальной школе. Ну не имеют они права брать такого мальчика. Вот тогда-то Ульяна преодолела себя, загнала под лавку ревность к невестке и пошла на другую половину дома, где Тася готовила скромный ужин. Тася пришла на половину свекрови чуть позже, аккуратно притворила дверь в веранду, придвинула табуретку к тёплой печке и тихонько села.

— Уля, — Бублиха вытирала слезы платком, — Уля! Они ж всё слышали, курвы! Я ж им всё-всё рассказала, Уля! Ой, как же я плакала, как в ноги им кланялась!

Бублиха увидела Тасю, поздоровалась, но не могла перестроиться сразу — её душила обида, слёзы так и брызгали из её глаз.

Это была крупная, костлявая женщина, довольно вредная, но не подлая. Крупные черты её лица были бы даже приятны, если бы не какое-то неприятное выражение тупой покорности. Родом Ангелина Чапецкая была из Мироновки, до войны перебралась в Топоров, где быстро вышла замуж за Тольку Захаренко, электрика колхоза. Толька был почти на голову ниже своей жены, щуплый и кривоногий. Он был из многочисленного и довольно завалящего топоровского рода, который был настолько известен своей какой-то особенной пустяковостью, что любая топоровская девушка сочла бы за оскорбление выйти замуж за кого-нибудь из Захаренков. Поэтому все Захаренки женились на девушках из окрестных маленьких деревень и хуторов. Толька был особенно горделив и мелочно взодрен. Он и женился-то на Ангелине, только прельстившись габаритами своей будущей жены. Впрочем, её он быстро «согнул в дугу» и с удовольствием поколачивал. Хозяйка она была никудышняя, вся какая-то разобранная, «мечтательная». Да и Толька не отличался хозяйственностью. В хате у Захаренков никогда не было чисто, но дети рождались год в год. Да и какой-никакой, но достаток был. От сознания своей важности Толька ещё и загулял с медсестрой из больницы. Колотил он свою жену нещадно, не обращая ни малейшего внимания на её многочисленные беременности. И Ангелина, воспитанная в особом почтении к вечно сердитому отцу, и не думала даже защищаться, хотя могла сбить своего тщедушного мучителя одним ударом. Она падала на колени, чтобы закрыть живот, подставляла Тольке спину и только вскрикивала свое привычное: «Ой, Толенька! Ой! Толенька, дай же скидку на детей!» Известие о том, что Толька погиб где-то под Харьковом, пришло в её пустую хату уже после войны. Хата же Ангелины была пустая потому, что в оккупацию все дети умерли от менингита. Всех она отнесла на кладбище, всех. И двух мальчиков. И двух девочек. Над могилой младшенькой своей, трёхлетней Сашеньки, Ангелина натурально сошла с ума. Она сидела над могилками детей в ожерелье из засохших бубликов, крошила их и рассыпала крошки птичкам, не обращая внимания на снег и мороз. И тогда Ульяна, услышав сплетню о «дурной Бублихе», прокляла рассказчицу до седьмого колена, побежала на погост, нашла там улыбавшуюся Ангелину, привела домой и месяц ее выхаживала. А когда Ангелина пришла в себя и завыла раненым зверем, проклиная Господа Бога и всё его небесное воинство, тогда маленькая Ульяна подняла её с полу, устроила на кровать, положила седую голову Бублихи себе на колени и долго-долго пела какие-то сказочки да слёзы вытирала. С того дня Бублиха и прикипела всем сердцем к Ульяне и поверила в неё, как в ангела…

— Уля, а я ж им и говорила, молила: как же, мол, так, как можно? Ведь мальчик-то он хороший, послушный, добрый-то какой, так ведь сирота же! — Бублиха задыхалась от задавленных слез и возмущения. — Я ж им так и сказала, что Ванечка, он не может, не может сразу-то, вот так вот, сразу привыкнуть. Я ж его неделю в лесу искала, целую неделю по лесу ходила! Он же ж, как их хату банда запалила, так в маленькое окошко, что в клуне было, его сестра моя-то и протолкнула, он и убежал, а Сергей уже мёртвый был. А она, бедняжечка, так и сгорела. И Варя, и Паша, дочки, племянницы мои, значит, тоже, тоже — все чисто сгорели.

Тася дёрнулась, но свекровь ей только глазами показала: «Сиди, мол,