И еще из речи, посвященной завершению строительства новой рейхсканцелярии: «Я отказался переехать в так называемый Президентский дворец. Почему я это сделал, мои соотечественники? Потому что в этом доме однажды проживал лорд Чемберлен. А вы понимаете, что фюрер немецкой нации не может жить в доме, однажды оккупированном лордом Чемберленом! Я скорее смирился бы с квартиркой под крышей доходного дома, чем занял бы тот дворец. Я никогда НЕ МОГ понять старую республику. Те господа создали республику для себя, избавились от старого рейха и переехали в бывшую резиденцию лорда Чемберлена. Немецкие рабочие! Это так неблагородно! Им не хватило духа создать новый облик своего государства. Это решил сделать я! И я не изменю своего решения. Новое государство получит собственные правительственные здания».

Учитывая грандиозность гитлеровских планов, в которые были посвящены лишь он и я, не стоит удивляться тому, что он пытался дать рациональное объяснение своей жажде самоутверждения.

Еще в то время Гитлер приказал нам не заботиться о стоимости новых сооружений, и мы послушно не подсчитывали общие объемы работ. Впервые я сделал эти расчеты сейчас, спустя четверть века. Результаты можно свести в следующую таблицу:

1. Дворец с куполом – 20 875 680 куб. метров.

2. Дворец-резиденция – 1 888 600 куб. метров.

3. Офисы и рейхсканцелярия – 1 192 440 куб. метров.

4. Сопутствующие секретариаты – 202 920 куб. метров.

5. Верховное командование армии – 595 840 куб. метров.

6. Новый рейхстаг – 347 320 куб. метров.

И Т О Г О: 25 098 240 куб. метров

Хотя колоссальный масштаб строительства уменьшал стоимость каждого кубического метра, общие расходы почти невозможно себе представить. Грандиозные сооружения требовали очень толстых стен и соответственно глубоких фундаментов, а еще предстояло облицевать стены снаружи дорогим гранитом, а изнутри – мрамором. Для дверей, окон, потолков и тому подобного предполагались лучшие материалы. Смета в пять миллиардов марок на здания одной только площади Адольфа Гитлера, пожалуй, является заниженной[71].

Изменение общественного настроения, ослабление боевого духа, наметившееся по всей Германии в 1939 году, проявилось в необходимости организовывать ликующие толпы там, где двумя годами ранее Гитлер мог рассчитывать на спонтанный взрыв народной любви. Более того, Гитлер и сам за эти годы отдалился от восторженного народа. Теперь гораздо чаще он сердился и досадовал, когда толпа, собравшаяся на Вильгельмсплац, шумно требовала его появления. Два года назад он часто выходил на «исторический балкон», а теперь грозно покрикивал на своих адъютантов, просивших его показаться народу: «Хватит приставать ко мне с этим!»

Незначительная на вид перемена в его настроении имела некоторое отношение к концепции будущей площади Адольфа Гитлера, так как однажды он сказал мне: «Видите ли, вполне вероятно, что когда-нибудь я буду вынужден пойти на непопулярные меры. А они могут привести к мятежам. Мы должны быть готовы ко всяким случайностям. Окна на всех зданиях этой площади необходимо снабдить толстыми стальными пуленепробиваемыми ставнями. Двери также должны быть стальными, и позаботьтесь о прочных чугунных воротах на въездах со стороны площади. Возможно, придется защищать сердце рейха, как крепость».

Это замечание выдавало нервозность, которую я не замечал прежде. И та же обеспокоенность проявилась, когда мы обсуждали месторасположение казарм охраны, которая уже успела разрастись до моторизованного полка, вооруженного самым современным оружием. Гитлер перенес казармы в непосредственную близость большой южной оси. «Предположим, начнутся народные волнения! – сказал он, указывая на проспект шириной 120 метров. – Если охрана прикатит сюда на бронемашинах, заняв всю улицу, никто не сможет оказать сопротивление». Я не знаю, прослышали ли об этой предосторожности армейские, или они просто хотели быть на месте раньше СС, или сам Гитлер отдал соответствующий приказ, знаю только, что по просьбе армейского командования и с одобрения Гитлера строительная площадка для казарм охранного полка «Великая Германия» была подготовлена еще ближе к центру[72].

Я невольно выразил отдаление Гитлера от народа – Гитлера, который был готов отдать приказ стрелять в собственный народ, – в проекте фасада его дворца. В фасаде не было проемов, кроме огромных стальных ворот и двери балкона, с которого Гитлер мог показываться толпе. Однако балкон находился на пятом этаже дворца. Этот мрачный фасад до сих пор кажется мне точным воплощением образа недоступного Вождя, витающего в заоблачных сферах самообожествления.

Во время тюремного заключения этот проект с его красной мозаикой, колоннами, бронзовыми львами и позолоченными барельефами стал в моих воспоминаниях ярким и чуть ли не радостным. Однако когда через двадцать один год я вновь увидел цветные фотографии модели, меня поразило сходство с декорациями Сесиля Б. де Миля. Кроме фантастичности, я заметил в этой архитектуре жестокость. Это было очень точное выражение тирании.

Перед войной я насмехался над чернильницей, подаренной Гитлеру архитектором Бринкманом (который, как и Троост, был создателем оригинального корабельного декора). Бринкман превратил простой предмет обихода в нечто торжественное, с массой украшений, завитушек и ступенек. И посреди всего великолепия одиноко и жалко плескалась крохотная чернильная лужица. Мне казалось, что я никогда не видел ничего более нелепого. Однако, вопреки моим ожиданиям, Гитлер не пренебрег подарком, а, напротив, чрезмерно расхвалил ту бронзовую чернильницу. Не меньший успех выпал и на долю рабочего кресла, спроектированного Бринкманом для Гитлера. Оно скорее подошло бы тучному Герингу: нечто вроде трона необъятных размеров с двумя огромными позолоченными сосновыми шишками, венчавшими спинку. Эти два предмета были выполнены во вкусе выскочки, упивавшегося показной роскошью, но года с 1937-го Гитлер все больше одобрял подобное и медленно, но верно отдалялся от доктрин Трооста, мысленно возвращаясь к венской Ринг– штрассе, некогда восхищавшей его.

Вместе с Гитлером отдалялся и я. Мои проекты того периода все меньше и меньше напоминали то, что я называл «своим стилем». Разрыв с истоками выражался не только в грандиозных размерах моих зданий. В них не осталось ничего от дорического стиля, совершенства в котором я когда-то пытался достичь. Они стали произведениями «искусства эпохи упадка» в чистом виде. Предоставленные в мое распоряжение неисчерпаемые фонды и партийная идеология Гитлера привели меня к стилю, навеянному скорее роскошными дворцами восточных деспотов.