Когда наши детям одиноко или страшно или когда они убеждают себя, что они «единственные», кому не разрешают смотреть определенное кино или пойти на некий концерт или у кого нет новейших гаджетов, мы стараемся понять, что за истории они себе придумали. Мы рекомендуем им вести дневник и даже рисовать свои истории.

Практика раскрытия историй не только учит их процессу подъема, но и почти всегда приводит к опыту взаимодействия с нами. Это гораздо эффективнее, чем сказать: «Меня не волнует, что всем разрешают пойти на этот концерт, – я тебе не разрешаю. Если все прыгнут с моста, ты тоже прыгнешь?» А бывает еще хуже, когда родители просто говорят своим детям: «Потому что я так сказал, и точка!»

Когда мы спрашиваем своих детей об их выдумках и идеях, то открываем возможность для дискуссии, которой в противном случае может и не быть. Например, Эллен может сказать: «Я представляю, что я учусь, помогаю по дому и стараюсь быть ответственным человеком, но ты по-прежнему недостаточно мне доверяешь, чтобы отпустить меня на концерт, и я не пойду». Ее БПР дает нам возможность сопереживать ей и сказать, насколько сильно мы ценим ее и доверяем ей, а также объяснить, что наше решение основано не на ее поведении, а на возможном поведении окружающих. Независимо от степени доверия к своим детям, когда наркотики, алкоголь и безумная толпа вступают в игру, они могут оказаться в опасной ситуации.

Открытость также дает нам возможность рассказать Эллен, как сильно мы любим живую музыку, и мы рады, что она разделяет нашу любовь, а также заверить ее, что в подходящее время она сможет пойти на концерт. Очень важно было помочь Эллен понять, что мы считаем, что детям нужно свое время и что у них впереди много нового опыта и возможностей. Мы получили возможность сказать дочери, как мы гордимся ею.

Конечно, вряд ли это могло спасти ее от разочарования из-за того, что она не сможет пойти на концерт, но это и не было нашей целью. Мы убедились, что, даже если Эллен не согласна с решением родителей и сердится на нас (что абсолютно нормально), она не думает, что мы недостаточно ее уважаем или не доверяем ей.

Социальные сети открывают для детей (и взрослых) возможность посмотреть на прекрасно отредактированные фотографии в Facebook и Twitter и представить, как хорошо живут другие люди и насколько ужасно наше собственное существование. Когда-то мы спрашивали Эллен: «Что ты думаешь об этих картинках?» – и могли услышать в ответ: «Все мои знакомые вечером веселились, пока я сражалась с домашним заданием по химии». На самом деле, разобравшись, мы выясняли, что ее самые близкие друзья тоже сидели дома за уроками, и хотя она была приглашена, но предпочла остаться дома, потому что действительно хочет хорошо сдать экзамен. Это большая разница.

Даже с нашим десятилетним сыном Чарли БПР работают отлично. Он рассказывает нам, что ему тяжело в школе, потому что он единственный, кто не понимает, что происходит с дробями. Мы с вниманием и сочувствием относимся к его эмоциям, а потом переходим к любопытству и задаем вопросы. Иногда я созваниваюсь с учителем, который в 90 % случаев говорит: «Это трудная тема. Он расстроен, но все нормально. Тема просто в новинку для всех». Такого рода информация позволяет нам начать продуктивные раскрытия и найти дельту между историей, которую Чарли сочинил о своем уровне способностей, и нормальным разочарованием во время изучения нового материала.

Из этого исследования мы сделали важный вывод о воспитании. Как мы поняли, чем меньше у нас информации, тем сильнее мы полагаемся на выдумки. Когда наши дети чувствуют, что что-то не так, или когда они точно знают, что что-то не так в семье, они быстро переходят к заполнению пробелов в истории. И поскольку наше благополучие напрямую связано с их чувством безопасности, страх приходит очень быстро, и мы сами зачастую надиктовываем им историю. Важно, чтобы мы давали им как можно больше информации, которая соответствует их развитию и эмоциональному потенциалу, а также обеспечили безопасное место, где можно задавать вопросы. Эмоции заразительны, и, когда мы испытываем стресс, тревоги или страх, наших детей быстро охватывают такие же эмоции. Чем больше информации они получают, тем меньше историй, основанных на страхах, они придумывают.

Среди самых трудных моих разговоров я могу отметить беседы в классах колледжа социальной работы Университета Хьюстона (GCSW) на темы расы, пола, класса и сексуальной идентичности/ориентации. Университет Хьюстона – один из самых разноплановых исследовательских центров в США, и я преподавала на курсах по разным вопросам – от научно-исследовательской практики и женских проблем до глобальной справедливости и моих собственных исследований. В течение последних десяти лет аудитория состоит примерно на 25 % из афроамериканцев, на 25 % – из европейцев или англосаксов, на 25 % – из выходцев из Латинской Америки, на 15 % – из американцев азиатского происхождения и на 10 % – из выходцев с Ближнего Востока. Примерно 20 % студентов – геи, бисексуалы, транссексуалы или неопределившиеся. Кроме того, на многих курсах присутствуют американские переводчики языка жестов. И это все в одном Университете Хьюстона. Мы – микрокосмос мира.

Очень многое я смогла понять как раз во время курсов. И наши разговоры касаются конфликтов, охватывающих каждое сообщество: разница между людьми, страхи, конкурирующие приоритеты и конфликты перспектив. Не имеет значения, чем занимается ваше сообщество, но отношения в нем строятся именно на способности проходить через неудобные разговоры, признавать свои эмоции и разбираться с историями своих поступков.

Колледж социальной работы – уникальная лаборатория для раскрытия, поскольку нам нужны неприятные разговоры для работы, расширения возможностей людей и изменения систем. Несколько лет назад мы работали над творческим проектом, касающимся стыда, и афроамериканка вступила в спор с белой женщиной о стереотипе «сердитой черной женщины». Мы говорили о боли, гневе и травме, которые случаются с нами, когда навешиваются ярлыки для объяснения наших чувств и проблем.

В прошлом году американец азиатского происхождения попросил класс честно рассказать о своих первых мыслях, когда кто-то подрезает их на шоссе в Хьюстоне. Студент-афроамериканец сказал: «Азиат. Точно». Латиноамериканка сказала: «Пожилой человек». Белый студент, который был потрясен ответами, сказал: «Я думал, что все будут придерживаться одинакового мнения». Готовность всех в классе понять свои предубеждения, некоторые из которых были неосознанными до этого разговора, и осознать, откуда они появились, привела к преобразованию нашего сообщества.

Другой пример силы владения своими историями произошел в классе во время обсуждения привилегий. Я попросила студентов записать свой первый краткий ответ на тему привилегий. Одна из белых женщин в классе написала: «Вы не знаете меня. Я пришла из ниоткуда. Я сама добилась всего, что у меня есть. У меня нет никаких привилегий – я такая же, как и вы. Хватит жалеть себя». Это привело к болезненной дискуссии об истинной природе незаслуженных привилегий и о том, что это не имеет никакого отношения к стараниям.

После прочтения яркой статьи о привилегиях Пегги Макинтош класс начал рассказывать, что для них означают привилегии. Латиноамериканец рассказал о боли, которую он испытал, когда его дочь вернулась домой из детского сада и сказала, что цветные мелки раздали только белым детям и поэтому ее рисунок получился плохим. Белый студент отреагировал на эту историю, отметив, что речь идет о расовой привилегии: «Я белый, и все сделано для меня». Чернокожая студентка сказала: «Я могу держаться за руки с моим другом, не опасаясь насилия». Еще один студент объявил: «Я христианин. Я могу носить крестик в школе, и никто не называет меня террористом». Белый парень ответил: «В отличие от своей жены я не боюсь бегать, когда еще темно и не жарко».