на ее туловище еще несколько хаотичных проколов. Теперь она выглядит как обычная жертва уголовной мести, заколотая заточкой. Жертва времени перемен и возможностей.

Сжимая своей паучьей лапой зеленую бутылку, наполненную Зайкиной кровью, подношу ко рту и, широко его раскрыв, пью прямо из горла. Течет по морде, капает на грудь. Тепло разливается от глотки по всему телу.

С каждым глотком чувствую, как останавливается кровотечение внутри меня. Щекоча тощие ляжки, кровь втягивается назад, наполняя и восстанавливая изничтоженную мочеполовую систему.

Стоя на коленях над Зайкиным телом, я гляжу в зеркало. Смотрю на себя своими зенками с полностью черными глазными яблоками.

Моя губа поднимается к носу. Нёбные доли во рту расходятся в стороны, и передние зубищи выдвигаются из десны еще на две своих длины. Мои руки вытягиваются почти до колен. Согнув их в локтях, подношу кисти к шее и трогаю проступившую на ней широкую странгуляционную борозду – вечную метку удавленника.

Взглянув на меня сейчас, хоть троечник из медучилища, хоть любой другой человек обделается и станет заикой на всю оставшуюся жизнь. Которая, впрочем, после увиденного будет недолгой.

Так и подмывает, как киношный вампир, пафосно развести руки в стороны, ладонями вверх. И прорычать что-нибудь типа: «О ДА!» Но врожденная скромность не позволяет. Вместо этого принимаю свой обычный вид. Тоже мерзкий, но позволяющий жить среди нормальных людей.

Все эти вампирские прибамбасы в виде клыков – вещь хоть и эффектная, но ужасно неудобная при питании. В отличие от стальной трубочки для коктейлей, которую я сейчас опускаю в граненый стакан, а потом выливаю в него остатки из пузыря. Взяв стакан в руку, сажусь на диван рядом с моей неподвижной Зайкой.

Она так и застыла, держа свой пальчик во рту и сложив губки бантиком. Ее глаза широко раскрыты. Пушистые ресницы на веках еле заметно подрагивают.

Много ли о переменах и принятии себя может знать двухсотлетняя кровопийца-нимфоманка, застрявшая в развитии на уровне подростка с богемными замашками? Уж точно не больше затравленного постперестроечного подростка, доведенного до петли на шее.

Голос Смеханыча в моей голове говорит: «Удивительное время. Время перемен. Время возможностей». Медик может стать бизнесменом, а спортсмен бандитом. Удавившийся подросток – упырем. Нужно только откопаться из загаженной радиацией земли своей могилы, и можно начинать жить заново.

Только чтобы жить, надо есть.

Мой упыриный рацион – это в основном бутерброды с мертвечиной. Ну и свежая кровь, разлитая по бутылкам. Мертвого мяса хватает на работе, а живых людей я сцеживаю экономно – одного-двух человечков в месяц, не более. Такая скромная диета позволяет нормально существовать, не привлекая к себе внимания.

Но всегда найдется кто-то, кто хочет есть в три горла.

Одна жадная вампирша жрет просто как не в себя. Буквально завалила наш морг подранками. Такими темпами в нашем городишке скоро станет попросту нечем питаться. В итоге она, конечно, бросит и город, и меня. Как жена Смеханыча. А сама отправится в какой-нибудь мегаполис, где мне с моей рожей ловить абсолютно нечего.

Все это совершенно никуда не годится.

Глажу свою Зайку по голове и сообщаю, что нам нужно расстаться. Она смотрит на меня не моргая и шевелит губами: «Почему?»

– Зайка, я пытаюсь тебе сказать об этом весь вечер, но ты постоянно затыкаешь мне рот. – Слегка надавливаю пальцем на кончик ее носа. – ПИП!

Потягивая через трубочку ее кровь из стакана, говорю по словам:

– Не надо. Трогать. Мою. Еду.

Юджин Ром

Балабол[6]

Ден возвращался с работы, когда позвонила мама – предупредить, что по квартирам ходят колдуны.

– Даже открывать не вздумай, сына. Они со шприцами ходят, незаметно вколют яд, а потом требуют деньги за противоядие…

– Ма, – устало ответил Ден, – к нам не придут, у нас дом с охраной.

На самом деле охраны не было. Но Ден привык

всегда

врать маме.

– Я еще смотрела в новостях, что колдуны эти с бандитами теперь работают. Заговорят грабителя, а он по стене заберется, как паук, и в квартиру – своим откроет, они все вынесут. Вы уж всегда форточки закрывайте. И Сонечку предупреди!

– Ма, – поморщился Ден, – никто к нам не заберется.

Мама, вспомнив про Соню, переключилась на нее.

– А как у вас с Сонечкой дела? Не надумали расписаться?

– Не надумали. Не до этого.

На самом деле Сонечки тоже не было. Точнее, была, но она

шкура

бросила Дена неделю назад, сказав перед уходом, что если бы существовал институт вранья, то Ден закончил бы его с отличием по специальности «Пиздобол».

И Соня была права.

– Ладно, ма, я почти дома, от Сони тебе привет.

Мама хотела еще что-то добавить, про оборотней и маньяков, но Ден сбросил вызов. Остаток пути обдумывал, как вернуть Соню, как

напиздеть

убедить, что все наладится, и они заживут как в сказке.

Вот только хорошее не шло в голову, а осенняя слякоть вокруг усиливала чувство отчаяния. Разорванные мусорные пакеты во дворе наводили на мысль о выпотрошенных мертвецах, а густая темнота между лестничными пролетами напоминала бездонные норы, в которых дремлют неведомые твари.

Открывая дверь съемной старой однушки, Ден невольно оглянулся на лестницу, но не увидел ничего, кроме надписей, которые предупреждали, что «тут были гробовцы».

Ден невесело усмехнулся, подумав, что даже грабители не захотели бы соваться в эту унылую дыру. Для него все колдуны, оборотни, маньяки, бандиты и прочие выползни из желтушных СМИ существовали где-то в параллельной реальности. Ден, конечно, знал, что после развала большой страны в их городке поселился хаос вседозволенности, где самыми сильными оказались уличные банды. Именно они сначала поделили между собой весь город, а после потратили два десятка лет, отвоевывая друг у друга эти территории.

Самыми опасными в городе считались те самые гробовцы, которым приписывали и игры с нечистыми, и дружбу с колдунами. Оправдывая свое название, гробовцы держали все кладбища в округе и, по слухам, поднимали из могил мертвецов. В детстве все это Дена, может, и пугало. Но сейчас, в тридцать с небольшим, пугало другое.

Отсутствие

ебли

перспектив. Жалкая работа, жалкая зарплата, жалкая квартира. И вырваться из этого заколдованного круга никак не получалось. Все дело в неконтролируемой привычке Дена врать. Близкие называли это заразой или

даром

болезнью. Даже придумали диагноз: «пиздобольство».

Ден врал всегда. Во дворе («у меня дома сто арбузов»), в школе («у меня сто игр»), дома («нам не задавали») и на уроках