любого накатить может, но Буланко от того не легче. Разорвать-то я ее разорвала, вот только не поздно ли? Зверей хворь быстрее нашего съедает, да и сглаз они хуже переносят. Там, где скотина падет, человек всего лишь приболеет. Конечно, твой конь не простой, но ты все же подумай, что делать станешь, если ворожба моя не сработала.

– Думаю уже. – Врасплох вопрос китежанина точно не застал. – Советы давать, быть мне товарищем, спутником Буланко сможет по-прежнему, только бы дошло это до него! Гусляры слепые с поводырями ходят, ну и Буланко пойдет, а начну с простого. Тут и нужны-то всего ровная поляна да кобыла подобронравней, к которой слепого можно на первых порах привязывать, чтобы не упал… Как пообвыкнет, постоянного напарника подыщу, чтоб рядом бежать ноздря в ноздрю. Сюда-то мы легко добрались, на торной дороге ничего, кроме «прямо – вправо – влево», почитай, и не нужно. В лесу или в полях трудней придется, а боевым конем слепой быть не может. В бою за миг единый столько всего происходит, куда коню приказывать, самому бы отбиться…

– Дивоконя найти трудно, – покачала головой Веселина, решив, что лучше до поры до времени не обнадеживать, хотя ей яги дадут. Должны дать. – Вот только поладят ли они?

– Простого найду, хорошего, но простого. Второго дивоконя при живом Буланко у меня не будет.

– Ну, тебе виднее… – отшельница посмотрела на гостя с невольным уважением, а ведь сперва его слова покоробили.

Друг, пусть и о четырех ногах, себя кончить хотел, а тут о какой-то ерунде – поляна, как бегать учить… Только… только это и есть настоящая дружба! Руки заламывать и слезы лить просто, а ты сумей облегчить родному существу ставшую невыносимой жизнь. Бурное горе, оно для себя, чтоб самому стало полегче, а вот мелочи всякие незаметные – для другого. Мама, она ведь тоже не рыдала, слова жалостливые не говорила, куколку она делала да волшбе, пока еще могла, учила. Хотела для дочки счастья да перемудрила, а может, это дочка оказалась – нет, не неблагодарной, неправильной. Не того хочет, не от того прячется…

* * *

Окон в башне у Миравы не было, но время отшельница чуяла. Сказала, что пора, и угадала. Они вышли, когда почти рассвело. Утро выдалось ясным и до дрожи холодным, на поникших травах лежал иней, но волшебница даже плащ не накинула.

– Не замерзнешь? – на всякий случай спросил Алеша и услышал ожидаемое «нет».

Что ж, ей виднее. Буланко стоял там же, где его оставили, похоже, за ночь он даже не шевельнулся. Миравина куколка тоже так и не сдвинулась со своего насеста, издали казалось, что в гриву жеребца вплетен огромный красный цветок.

– Стой здесь, – негромко велела Мирава, глядя на сиреневое с переливами небо. – И молчи.

Китежанин кивнул: понял, мол, пытаясь унять разгоняющееся сердце. Ночью он почти себя уговорил, что ничего не выйдет. И что будет делать, тоже придумал, но сейчас все умные мысли как корова языком слизала. Алеша просто надеялся, безоглядно, как в детстве. До нынешнего рассвета он не понимал ни что для него значит Буланко, ни что значит свет. И дело не в том, то есть не только в том, что слепой беспомощен, в одиночку ему ни дороги не найти, ни еды раздобыть. Есть еще и красота, остаться без которой страшно. Жить во тьме, помнить, но больше не видеть меркнущих звезд, серебряных от инея веток, осенних листьев, вешних цветов… Не видеть солнца! Ох, недаром хозяйку зла назвали Тьмой, Тьма и есть.

– Смотри! – громко приказала Мирава. – Смотри! Солнце!

Вздрогнув, китежанин поднял голову и встретил первый луч, ясный и теплый.

– Видь!

Дурак, это же она не ему говорит, это она Буланко!

Конь стоял, широко расставив ноги, вытянув шею к встающему над лесом солнцу. Куколки на его голове больше не было, от туманной повязки остались лишь два белесых пятна, прикрывших глазницы.

– Смотри! Видь! Ну же!

Еще лучи. Золотые, тонкие, как струны, впору песню сыграть, только тихо. Очень тихо. Кусочки тумана розовеют, желтеют, вспыхивают тем ярым золотом, что горит на куполах великоградских колоколен, тишину разрывает неистовое ржанье. Мотнув гривой, Буланко взлетает на дыбы, не переставая ржать, молотит по воздуху копытами.

«Солнце! Солнце!!!»

Вперед, на передние ноги с хорошо согнутых задних. И еще раз. Свечка, громовое ржанье, а теперь – на спину, в полыхающие росными алмазами травы. Несколько раз перекатиться с боку на бок, вскочить, сигануть вверх на всех четырех, как тогда, на пожаре…

«Солнце! Травы! Вижу!!!»

Зато Алеша такого еще не видел, хоть, считай, жил в седле. Буланко скакал то на передних ногах, то на задних, козлами, горбами, свечками, бил задом, высоко вскидывая золотящийся на солнце круп, опять взлетал на дыбы…

– Что это с ним, ты знаешь? – позабытая Мирава стояла рядом. – Это он с радости или… наоборот?

– Он в порядке, – выдохнул Охотник, – у тебя… вас вышло.

– Ты уверен? – волшебница явно прежде не видела конской радости, да еще такой. – Он тебе сказал?

– Сказал! Да ты сама глянь – слепой сразу бы шею себе свернул и ноги оторвал.

– Я рада.

Нужно было отвечать, благодарить, спрашивать, в конце концов, про цену, но слова застревали в глотке засахаренным медом. Приторные, никчемные, ненужные.

– Спасибо, – только и смог сказать Алеша.

«Солнце! Трава! Ручей! Ты!.. Теперь мы поскачем… Поскачем!»

Отплясав на одном месте, Буланыш выдал последнюю сумасшедшую свечку и, хвост трубой, диким галопом полетел в сторону леса.

* * *

Имя Веселина дали единственной дочке отец с матерью, да только жизнь у «Веселинки ягодки-малинки» стала потом совсем не весела, вот и начала юная чародейка звать себя Миравой. Про дарующую крылья радость она забыла прежде, чем сбежала со своим «благословением» в лес, но сейчас отшельница была счастлива. Не потому, что смогла, сумела, прыгнула выше головы – а потому, что эти двое и дальше будут вместе встречать и провожать солнце. И неважно, что станется с ней самой.

Горечь налетела на радость, и Веселина, справляясь с собой, принялась заталкивать в кисет на диво молчаливую Благушу. Затолкала и подняла голову, через силу улыбнувшись, хотя Охотник смотреть на нее даже не думал. Он пришел за помощью, получил ее и уйдет, напоследок попробовав расплатиться. Ну что ж, пусть уходит, и чем скорее, тем лучше. Хозяйка башни привычно поправила кошель и подошла к вглядывавшемуся в конские прыжки гостю.

– Не думала я, что твой Буланыш так разойдется.

– Так конь же, – не оглядываясь, откликнулся Алеша, –