за ними следом, но тут вдруг на стену ящика села бабочка с блестящими крыльями металлического оттенка.

Это была очень маленькая бабочка, всего только в несколько раз больше профессора.

Иван Гермогенович взглянул на нее, да так и замер.

— Оливковая экофора, — прошептал он, задыхаясь от волнения. Он прижался к фанерной стенке и весь насторожился, точно охотник, увидевший неподалеку редкостного зверя.

Экофора, не обращая внимания на профессора, ползла мимо него по стене.

Сердце Ивана Гермогеновича забилось, застучало.

— Стой! — крикнул он и, высоко подпрыгнув, схватил экофору за крылья.

Бабочка рванулась, и они вместе грохнулись на землю. Экофора забилась, замахала свободным крылом, уперлась ногами в грудь профессора, но Иван Гермогенович не выпускал ее.

Лежа на земле под бабочкой, он напрягал все силы, стараясь удержать свою драгоценную добычу.

Он позабыл обо всем на свете.

Да и не мудрено.

В руках его билась оливковая экофора — редкая в наших краях бабочка-моль, самый крошечный представитель чешуекрылых.

Как она появилась на стене фанерного ящика — эта бабочка, живущая в теплых странах, об этом профессор сейчас и не думал. Он помнил только одно: в его богатой коллекции, в отряде бабочек, в семействе молей, там, где под стеклом на тонких булавках сидят, распластав крылышки, ковровая моль, меховая моль, волосяная, зерновая, вишневая, боярышниковая, лопушниковая и полевая моль, — в этом семействе нет еще до сих пор оливковой экофоры.

И теперь она будет.

— Да погоди же ты. Ай, какая! — уговаривал Иван Гермогенович упрямую бабочку, которая таскала его по земле, всячески стараясь освободиться.

— Да ну же… ну… Довольно… Ну, перестань!

* * *

Пока Иван Гермогенович боролся с оливковой экофорой, Карик и Валя пробирались в правый угол ящика, где стояла коробочка с увеличительным порошком.

Постепенно глаза их привыкли к полумраку.

Они разглядели пустую комнату с голыми стенами.

Сквозь круглое окошко падал на пол косой, узкий солнечный луч. Золотая пыль кружилась в солнечном свете, и луч казался литой дорогой.

— А здесь очень весело. Правда, Карик? — сказала Валя, оглядываясь.

Карик, не отвечая, шагнул в угол, где стояла огромная, как сундук, белая коробка, накрытая толстым листом пергамента.

— Вот она! — сказал Карик.

Он взобрался на край коробки, побарабанил босыми пятками по ее стенкам и протянул Вале руку.

— Лезь сюда! Давай!

Валя вскарабкалась наверх и села рядом с Кариком.

Карик поднатужился и сдвинул с коробки пергаментную крышку.

— Ешь! Увеличивайся! — сказал он, склоняясь над коробкой.

— А разве мы не будем ждать Ивана Гермогеновича? — спросила Валя.

— Нет. И знаешь что. Давай увеличимся раньше его. Подумай, как это будет интересно. Мы уже большие, а он еще маленький.

— Ладно. Я согласна, — сказала Валя и, проворно сунув руку под пергамент, достала полную пригоршню блестящего, как бертолетова соль, порошка.

Она поднесла ладонь ко рту, открыла рот и вдруг, опустив руку, повернулась к Карику.

— А сколько его надо съесть, чтобы увеличиться?

— Ешь больше.

— А если мы вырастем очень большие… Не очень-то приятно быть девочкой с каланчу ростом.

— Ничего, ешь! — спокойно ответил Карик. — Если перерастешь лишнее — уменьшительной жидкости выпьешь и подравняешься. Вот и все. Смотри, как я ем. Вот так.

И Карик высыпал в рот целую пригоршню порошка.

— Готово!

Валя проглотила порошок и сказала, морщась:

— Уменьшительная жидкость вкуснее.

— Нет, и порошок тоже ничего. Кисленький.

Карик спрыгнул на пол и дернул Валю за ногу.

— А теперь бежим скорей отсюда.

— Почему? — спросила Валя.

— Да потому, что сейчас нам тесно здесь станет.

— Почему тесно?

— Почему, почему! — рассердился Карик. — Да потому, что мы будем превращаться в больших людей… Пон… Ой! — вскрикнул Карик, прикусив язык.

Голова его стукнулась о потолок.

Раздался громкий треск, ящик развалился.

Яркий дневной свет ослепил Карика. Он зажмурился, протер глаза и снова открыл их.

Перед ним стояла Валя. Она ничуть не изменилась. Зато все вокруг стало совсем другим: зеленые джунгли превратились в самую обыкновенную траву. На траве лежал тонкий шест с красной, выцветшей на солнце тряпкой, комары опять стали комарами.

— Как хорошо! — сказала Валя. — Подумай только — комара не надо бояться… Вот сейчас хлопну ладонью — его и нет.

— Погоди, — перебил ее Карик озабоченно, — а где же коробка с порошком?

Они посмотрели себе под ноги.

На траве валялись обломки фанерного ящика. Среди этих обломков лежала перевернутая коробочка, а рядом с ней крошечный пергаментный листик. Ветер разносил по траве легкую белую пыль.

— Это же наш увеличительный порошок! — испуганно закричал Карик и бросился ловить пыль.

Но было поздно.

— Что же теперь будет? — с тревогой спросила Валя. — Значит, наш Иван Гермогенович останется навсегда маленьким. А может быть — мы его уже раздавили.

— А ты не суетись! — прикрикнул на нее Карик. — Чего доброго, и в самом деле раздавишь.

Валя застыла на месте, а Карик, присев на корточки, принялся причесывать растопыренными пальцами, точно гребнями, прохладную траву.

Но все было напрасно.

— Карик, — сказала Валя, — он же здесь где-то и, наверное, слышит нас. Пусть он сам выходит.

— Да, да, — согласился Карик.

Он нашел среди обломков ящика маленькую, гладкую дощечку, смахнул с нее соринки и, положив на ровное место, сказал негромко, но внятно:

— Иван Гермогенович. Вы слышите нас? Выходите на эту площадку. Вот на эту, — постучал Карик пальцем по дощечке. — Не бойтесь. Мы не пошевельнемся.

Прошло несколько минут.

Ребята сидели неподвижно на корточках и, склонив головы, смотрели на дощечку.

И вдруг на желтой фанере появилась какая-то мошка.

— Он! — задышала Валя.

— Постой, — прошептал Карик, — и не сопи, как паровоз. Ты его сдунешь с дощечки.

Сдерживая дыхание, Карик еще ниже наклонился над дощечкой, прищурил один глаз и стал пристально рассматривать крошечное существо, которое бегало взад и вперед по краю дощечки.

— Он! Наш Иван Гермогенович! — сказал Карик, прикрывая ладонью рот.

— Смотри, смотри, — зашептала Валя. — Видишь — ручками шевелит… малюсенький какой. Неужели и мы такими были?

— Еще меньше даже, — ответил Карик. — Не разговаривай. Сиди и молчи.

Валя даже перестала дышать.

И вдруг в наступившей тишине они услышали тоненький-тоненький писк — слабее комариного.

— Говорит что-то! — прошептал Карик, наклоняя ухо к дощечке.

— Что говорит?

— Не понять!

Между тем профессор соскочил с дощечки на землю и пропал в траве.

— Ушел!

— А куда?

— Значит, надо. Сиди и жди.

Через несколько минут он появился снова. На этот раз не один.

— Смотри, смотри, — сказала Валя, — на него кто-то напал.

Ребята нагнулись над дощечкой, но как ни смотрели, не могли понять: то ли это сам Иван Гермогенович тащит за собой темную бабочку, то ли бабочка вцепилась в