Он садится на коврик со скрещенными ногами. Огоньки свечей тянутся вслед за его движением.

– Ты присоединишься ко мне?

Я снова гляжу на него. Мой разум уходит в темные и глубокие места: свечи выглядят слишком интимно, его обнаженный торс – слишком соблазнительно.

– Рэйчел?

– Э-ээ… я уже поела. – Я снова вспыхиваю. – Хочешь посмотреть новости? Давай я включу прямо сейчас.

Я начинаю стучать по клавиатуре, чтобы вывести на экран сайт CBC.

– Попозже. – Он наматывает макароны на вилку. – Я хочу насладиться трапезой.

– Ты серьезно? Хочешь подождать?

Я не могу в это поверить. Мне не терпится увидеть, чего мы достигли и как люди отреагировали на это.

– Мне хочется есть, Рэйчел, – просто говорит он. – И мне хочется, чтобы ты получила удовольствие от вина. Расслабься ненадолго; тебе это нужно.

Он отправляет еду в рот, закрывает глаза, опуская густые черные ресницы, и тихо стонет от удовольствия.

– Боже, как хорошо. – Он открывает глаза и быстро наматывает на вилку новую порцию. – Я уже много лет не ел ничего подобного!

Тогда до меня доходит, что эта возможность просто сидеть и поглощать домашнюю пищу, это простое удовольствие должно многое значить для него после стольких лет заключения. Мне вдруг становится стыдно за то, что я подгоняла его. Я смущена его состраданием ко мне и моим собственным слабостям.

Джеб провел почти десять лет в крошечной камере и лишь недавно вышел на свободу. Время может иметь совершенно иное значение для него. И в этот момент – здесь, в уединенном и теплом месте, отрезанном от остального мира, – я понимаю, почему он хочет насладиться скоротечным промежутком до столкновения с грубой реальностью, пока хаос, который мы сегодня выпустили на волю, еще не вмешался в нашу жизнь.

Я подгибаю ногу и пью вино, пока смотрю, как он ест, пока алкоголь расслабляет мои напряженные мышцы и успокаивает разум. Он так и не надел рубашку: в комнате очень жарко. Мышцы гладко перекатываются по его телу при каждом движении. Я позволяю себе любоваться чертами его лица: безупречными дугами бровей, миндалевидными глазами, наполненными жидким обсидианом. Длинными ресницами, которым могла бы позавидовать любая женщина. Красивому рту со скульптурно вылепленными губами.

Губами, которые я недавно целовала.

Его вкус, ощущение его тела, прижатого к моему, вдруг воскресает в моей памяти и теплой волной устремляется вниз. Когда я делаю очередной глоток, он смотрит на меня и видит желание в моем взгляде… как он может не видеть? Краска вновь заливает мне шею и щеки.

Его темные глаза пронзительно смотрят на меня.

– Тебе не стоило так горячо заступаться за меня, Рэйчел.

Я тяжело вздыхаю.

– Это едва не привело к крупному скандалу. Надеюсь, его еще можно избежать.

– Ты все поставила на кон ради меня: твою газету, твое положение в обществе.

За его словами скрывается чувственное напряжение – темное и многослойное, хрупкое и опасное. Я думаю о том, готовы ли мы к ущербу от взрыва информационной бомбы, сброшенной сегодня на жителей Сноу-Крик. Смотрю на ноутбук и почти боюсь заглядывать туда.

– Нет, не только ради тебя, – говорю я. – Ради чего-то большего, чем мы с тобой. Ради правды и справедливости. Ради Куинн, Софии и Питера. Город должен исцелиться, а семья Цукановых – завершить свои поиски. А я наконец пользуюсь газетой по ее прямому назначению – так, как поступил бы мой дед. – Я отбрасываю прядь волос, упавшую на глаза и тихо смеюсь. – Как ни странно, при этом мы выставляем себя в самом невыгодном свете. И хотя в итоге справедливость может восторжествовать, не обойдется без побочного ущерба. Это плохо, потому что никому не хочу портить жизнь.

– Кто бы ни совершил это преступление, он испортил жизнь многим людям. А не ты. Это он привел в движение темные силы.

– Все верно.

Круги на воде, которые расходятся от брошенного камня. Иногда они достигают дальнего берега. Иногда они усиливаются со временем и превращаются в мощный прилив.

Несколько секунд он молчит, потом уголки его красиво вылепленных губ изгибаются в улыбке. В его глазах танцуют отблески свечей.

– Мы еще сделаем из тебя крестоносца. София бы гордилась тобой.

Я показываю ему язык, и мы вдруг снова превращаемся во влюбленных подростков. Зрелость пересекается с юностью. Эта сила так велика, что я резко встаю и подхожу к окну. С бокалом в руке я смотрю на озеро, освещенное луной.

– Ты правда думаешь, что это был один из них? – спрашиваю я. – Один из тех мужчин, которые сегодня были в «Шэди Леди», убил Мэрили и изнасиловал Эми?

Джеб молчит. Я оглядываюсь через плечо. Он смотрит на меня со звериной напряженностью. Я знаю, о чем он думает и чего он хочет. Я вижу, как желание хищно обостряет черты его лица. Я вижу это в глубокой черноте его глаз. Мое тело тоже хочет его. Внутренний жар, жажда его ласки туго скручивается в моем животе, как пружина, готовая лопнуть. Я отвожу глаза и смотрю на озеро, но мое сердце бешено стучит, а ноги превратились в студень.

– Это единственное, с чего я могу начать. – Джеб отодвигает пустую тарелку и откидывает голову на скрещенные руки. Свет пламени играет на его груди, на изогнутом шраме. – Один из них или все сразу. Я надеюсь, что если кто-то из них окажется невиновным, он сломается и расскажет о других, чтобы спасти свою шкуру. Члены его семьи или друзья тоже могут дать слабину.

Он выпрямляется и похлопывает по дивану рядом с собой.

– Иди сюда. Давай посмотрим, что мы натворили.

Я сажусь рядом с ним и целую минуту не могу сосредоточиться из-за его близости. Я чувствую запах мыла и шампуня, которыми он пользовался. Я наклоняюсь вперед, чтобы включить ноутбук, но он кладет ладонь мне на руку и останавливает меня.

– Подожди, Рэйчел. Сначала я хочу кое о чем спросить тебя.

Мой пульс резко учащается.

– О чем?

Он отворачивается, потом говорит:

– Ты расскажешь мне о моей матери? Как это случилось, ты знаешь?

У меня перехватывает дыхание.

– Ты не знаешь, как она умерла?

– Только то, что у нее случился сердечный приступ. София сказала мне, что ее нашли мертвой на своем участке. Но я даже не знаю, кто именно нашел ее.

Неистовая энергия его взгляда каким-то образом сочетается с нежностью. Память возрождает всю былую любовь, которую я испытывала к нему, когда он был мальчиком, потом юношей. Я вспоминаю тот день, когда он спас раненую малиновку, какими ласковыми были движения его рук. И другой день, когда он взял меня на охоту, и я в последний момент попросила его не стрелять в оленя. Он опустил ружье и не задал никаких вопросов. Он был чутким и сочувственным человеком, но скрывал это от большинства людей под личиной крутого парня. Я вспоминаю о том, как глубоко ранила его, когда рассказала суду о его откровении насчет своего отца. Чувство вины настолько острое, что я на несколько секунд теряю дар речи.