— И часто это с тобой бывает? — спросил он, пытаясь скрыть тревогу.

— Почти каждый день, — призналась она. — После того как меня стукнули… Врачи говорят — пройдет.

— А тут еще я со своими рассказами! — нахмурился Герасим. — Ты… это… не верь, что я тут тебе наболтал. Просто врал со скуки. И Филипп Матвеевич здоров-живехонек, и квартира не сгорела, и все прочее. Пойдем, я тебя провожу в палату.

— Не надо, посидим еще, — слабым голосом возразила Света. — Почему ты пришел именно ко мне?

— Потому что ты… светлая, — после некоторой паузы ответил Гера. — Вокруг все темное или серое, а у тебя — другой цвет. Я чувствую. Ты, наверное, и в Бога веришь?

— Верю, — сказала она. — И когда я поправлюсь, мы пойдем в церковь. Обещаешь?

— Не знаю. Как честный пионер, не имею права.

— Не дурачься. И все, что ты мне рассказал, повторишь там, священнику.

— А это еще зачем?

— Так надо, не спорь. Это называется — исповедь, покаяние. Ты смоешь с себя всю грязь и станешь лучше. Сам почувствуешь такую легкость, будто выросли крылья. И на весь мир вокруг будешь смотреть иначе. С любовью. К тебе придет очищение. Ты даже не представляешь, до какой степени ты изменишься. Все бесы из тебя вылетят, бесы, которые пытаются крутить каждого. Прельщают. И меня тоже, ты не думай! Но надо с ними бороться и гнать от себя, из своих мыслей. Самое слабое у нас — это мысли, в них легче всего влезть. Вот они и стараются. Я тебе не могу помочь, только подсказать, направить, куда надо идти. У тебя сейчас два пути, вот и ступай за мной. Иначе совсем пропадешь. Куда ты смотришь? Ты меня не слушаешь?

— Слушаю, — усмехнулся он. — Конечно, пойдем в церковь. Только сейчас мне надо уйти. Тут один гад подбирается и думает, что я его не вижу.

Гера быстро вскочил и отпрыгнул в сторону — из кустов вылетел Евстафьев с занесенной над головой палкой. Палка со свистом опустилась на то место, где только что сидел мальчик.

— Не попал! — закричал Гера. — Промазал! А ну, попробуй еще!

Евстафьев размахивал палкой, пытаясь достать Геру, а тот нарочно бегал вокруг него и возле скамейки, смеясь и дурачась. Гнилой бил направо и налево, но достать верткого мальчишку не мог.

— Прекратите! — закричала Света.

— Давай, давай! Еще раз! Промахнулся! — подзуживал Гера, ловко ускользая и хохоча во все горло. — Эх ты! — Он успел пнуть Евстафьева в зад и отскочить в сторону.

— Убью, гадина! Убью! — ревел Гнилой, уже не разбирая вокруг ничего. Пришибу! Забью! Башку снесу!

— Давай сноси! — заливался Гера. — Что же ты? Да куда тебе!

Перед глазами Евстафьева стояла кровавая пелена. Прыгавший вокруг него чертенок казался неуловимым, недосягаемым до его палки. Еще немного, и он вообще заскочит ему на шею и начнет рвать волосы.

— Вот тебе! Вот! — орал Евстафьев. Палка рассекала воздух, но наконец зацепила за что-то. — Ага! — торжествующе завопил он. — Попал!

Гнилому и в самом деле почудилось, что он задел мальчишку по спине, потому что тот споткнулся. Не дожидаясь, когда он вновь начнет прыгать, Евстафьев с силой ударил его палкой по голове. Лицо окрасилось кровью, руки взметнулись вверх. Тело упало на землю, и мужчина продолжал бить, теперь уже ногами.

— Стой! — заорал кто-то позади него и толкнул в спину.

Гнилой обернулся и выронил палку. В двух шагах от него стоял Гера, целый и невредимый. Гнилой попятился назад, не отрывая взгляд от земли. Там лежала Света, похожая на разбитую фарфоровую куклу, из которой течет кровь. Евстафьев дико закричал, воздев кулаки к небу.

1

Пока Снежана спала, свернувшись на диване клубочком, Драгуров нашел в кладовке все необходимые инструменты и ушел в соседнюю комнату. Сбросил со стола все лишнее и вновь начал разбирать металлическую куклу, на сей раз проверяя и простукивая каждую клеточку «тела». Работа продвигалась скоро, поскольку ему уже был знаком механизм игрушки. Владислав отделил мальчика от постамента, разомкнул соединяющие пружины и стальные нити, вывинтил отрубленную голову, снял с ноги змейку, положил отдельно колчан со стрелами, лук, лютню… Само туловище также развинчивалось пополам. С внутренним механизмом пришлось повозиться подольше, тут нужна была ювелирная работа, некоторые детали были настолько тонки, что Драгуров опасался повредить их пинцетом или отверткой. К сожалению, инструменты брата не совсем подходили к подобному занятию, а свои он оставил в мастерской. Приходилось медленно, шаг за шагом, порой наугад, продвигаться вперед. На столе горели две лампы — одна сверху, другую он приспособил сбоку, а шторы были плотно задвинуты, и он вдруг подумал, что так, должно быть, бывает, когда одновременно светят и луна, и солнце. А сам он похож на мага-алхимика, творящего колдовское действо над человеческим телом.

Драгуров отмахнулся от этой неприятной мысли и, поискав в ящике стола сигареты, впервые за многие годы закурил. Ему было приятно затягиваться дымом, возвращаясь к старому пороку. Так бывает всегда, когда ты думаешь, будто что-то похоронил окончательно, а оно подстерегает тебя за дверью. И когда кто-то кашлянул сзади, он вздрогнул.

— Ты так тихо… подошла, — произнес Владислав и умолк. Он хотел сказать «подкралась».

— Мне послышалось, кто-то плачет, — ответила Снежана, положив ладони ему на плечи.

— Это на улице. Или я тут задел струны.

— Опять все разобрал до винтика?

— Хочу посмотреть, нет ли здесь еще каких-то секретов.

— Не спрятано ли что внутри? — напрямую спросила она. — Думаешь найти какой-нибудь алмаз магараджи?

— Почему бы и нет? — усмехнулся Владислав. — Или я полный идиот, или эта кукла кому-то позарез нужна, раз за ней охотятся.

Девушка вздохнула, взяв со стола крошечную лютню и тронув струны. Вырвавшиеся звуки действительно напоминали плач ребенка. Потом Снежана нашла нужный ритм, воспользовавшись тонкой заколкой. Но то, что она пыталась сыграть, мало напоминало музыку.

— Прекрати! — резко сказал Владислав.

Ему совсем не нравились эти извлекаемые из лютни звуки — они походили на учащенное монотонное дыхание. Неожиданно налились тяжестью глаза, заложило уши, появилась головная боль, но тут же исчезла, словно лишь пробовала свою силу. А Снежана с любопытством смотрела на него, будто врач, изучающий состояние пациента после процедуры. И продолжала перебирать заколкой маленькие струны: два быстрых аккорда, один медленный и непрерывный накапливающийся звук, напоминающий стоячую волну. Драгуров вспомнил, как называется этот ритм, используемый в ритуальных танцах. Особенно часто он звучит у кришнаитов, когда каждое движение и удар отточены веками, каждая звуковая тропинка — стук в потустороннее. Эффект мантры — акустического резонанса. Или же воздействие торсионным полем на человеческий организм. Он знал об этом, читал о ритме прерывающегося анапесбита, которым учитель в буддийских храмах, задавая ученику определенную индивидуальную мантру, подавляет его волю и сознание, и сейчас, попав в ту же ситуацию, ничего не мог поделать, чтобы воспротивиться демонической музыке. Теперь у него все стало расплываться перед глазами. Веки отяжелели, дыхание сбилось, мозг будто сдавило железным обручем. Хотелось взмахнуть рукой, вырвать лютню, но ничего не получилось. Руки его висели, как плети, и он чувствовал, что находится в состоянии плазмы, полного размягчения, словно полностью погрузился в кипящую вулканическую лаву и горит там. Но больно не было. Напротив, приятно и покойно. Невиданное наслаждение, отсутствие каких-либо мыслей, тревог, волнений, памяти… Хотелось только как можно дольше плавать в этой лаве и слушать ритмичные звуки.