– Ты что-то потеряла? – спросил он.

– Нет. Наверно, оставила телефон в сумке, – ответила она самым естественным тоном. И пошла в гостиную.

Оставшись один на кухне, Кристоф вытащил свой смартфон и просмотрел снимки. Если бы не эти фото, он бы наверняка убедил себя, что из-за головной боли пал жертвой галлюцинации.

Сесиль:

Я хочу тебя еще, прямо сейчас.

И наконец, очевидное предстало ему во всей красе. Он рогат. Клер, его жена, его дорогая, нежная супруга, которую он любил больше всего на свете, умащала свою киску с кем-то другим. Но с женщиной? Странно. Разве что она записала контакт под вымышленным именем. Эту гипотезу, казалось, подтверждал тот факт, что она стерла все компрометирующие сообщения. Просмотрев переписку, он убедился, что в некоторых разговорах не хватало конца.

Глаза его были устремлены на неоновую лампу над раковиной, но сам он был не здесь. По крайней мере, это значит, что она не хотела спалиться. В каком-то смысле ее скрытность доказывала, что она по-прежнему его любит, иначе обошлась бы без этих предосторожностей. Он вернулся в гостиную и обнаружил всю семью перед телевизором. Сегодня вечером они, как всегда, должны были смотреть энный выпуск телеконкурса певцов, вышучивая кандидатов. Клер подняла голову и похлопала по дивану, приглашая его сесть с ними. Он остался стоять в дверном проеме. Посмотрел на нее – и внезапно весь его мир рухнул. Он видел ее во всех возрастах сразу, видел их первый совместный отпуск в Таиланде, видел ее в родильной палате, видел ее лежащей на кровати, в стельку пьяной после их свадьбы, с потекшим макияжем. А теперь он ее потерял. Невыносимо. Ну не могла она пустить псу под хвост их роман, просто так, когда она нужна ему, чтобы жить. Глаза его налились слезами, приближающаяся фигура Клер размылась и превратилась в светящуюся тень посреди черного экрана – а потом исчезла совсем. Кристоф, наверно, всю жизнь будет вспоминать эту минуту потрясения. Потом его будут просить рассказать, что он видел, но он не сможет толком объяснить. Поле зрения сужалось, контуры изображения становились все более размытыми, а потом – светящаяся точка в центре, и все погружается в полную пустоту.

Он почувствовал ладонь Клер на своей руке и услышал ее панический голос: она спрашивала, что случилось. Но ничего этого больше не было. Перед глазами была только пелена, ни черная, ни белая, ничто. У него закружилась голова, и он неловко протянул руку, которую она сразу схватила.

– Скажи, что с тобой?

– Я ничего не вижу, – проговорил он бесцветным голосом.

Она отвела его к дивану. Он не представлял, где сейчас дети. Кажется, справа послышался голос Люка: “Папа? У тебя инсульт?” Потом снова голос Клер: “Помолчи, Люк! Оставайтесь с папой, я позвоню в скорую, они скажут, что надо делать”.

Он чувствовал запах детей рядом, но был отрезан от мира. В телевизоре зазвучала заставка передачи, и Клер рявкнула:

– Выключите звук, немедленно! – Потом: – Кристоф, ты ничего не видишь? Опиши мне, пожалуйста. Ты видишь черную пелену? Белую? Вспышку? У тебя что-то болит? Рука? Опять голова?

Но жизнь словно продолжалась где-то в другом месте, без него. Его словно стерли из семейной сцены, разворачивавшейся в парижской гостиной. Он почувствовал, что его легко похлопали по щеке.

– Пожалуйста, ответь, ты должен. Сделай усилие. Тебе больно говорить?

Паника в голосе Клер все нарастала. Он сделал усилие.

– Нет, у меня ничего не болит. Я ничего не вижу. Ни черного, ни белого. Ничего.

Он слышал, как она повторяет:

– Он говорит, что у него ничего не болит. Это случилось внезапно. Он потерял зрение. Десять минут назад. А потом у него сразу закружилась голова. У него уже несколько дней была мигрень.

Кристоф знал, что думает Клер. Разрыв аневризмы. Поэтому и паникует.

Он неподвижно лежал на диване. Ну то есть… ему казалось, что он выглядит лежащим на диване, но на самом деле он не имел ни малейшего представления о том, как он выглядит. Ему не было страшно. Он чувствовал себя чуждым всему. Его все же посетило смутное ощущение тревоги, когда он вытащил телефон и понял, что теперь не сможет им пользоваться. Но он тут же успокоился и убрал его в карман.

Приехала бригада, наверно, скорой помощи. Молодой человек, явно съевший кебаб перед вызовом, быстро осмотрел его и заявил, что лучше отвезти его в больницу и сделать сканирование. Кристофу хотелось сказать, что в этом нет смысла. Что он просто пережил эмоциональное потрясение. Но объясняться в присутствии Клер не мог. Она сходила к соседям снизу, попросила подняться и посидеть с детьми, пока их не будет, а врач уже вел его в машину скорой помощи. Или, во всяком случае, в довольно просторную машину, где стояли носилки, на которые его и уложили. Он надеялся, что Клер где-то здесь, рядом. Но когда она взяла его за руку, ему захотелось ее отдернуть. Ее прикосновение было нестерпимо. Он стиснул зубы и потерял сознание.

В больнице Кристоф утратил понятие о времени. Ему приходилось вслушиваться в шумы, чтобы представить себе окружающее пространство и конфигурацию людей вокруг, – в озабоченные голоса рядом, в женские крики вдалеке, в звук быстрых шагов, наверно, по коридору. Клер старалась все ему объяснять.

– Сейчас тебя везут на сканер, мы поедем на лифте.

Идти прямо без пространственных ориентиров оказалось невероятно трудно. Все, что он узнавал, – это запах духов и голос Клер:

– Я тебя провожу в туалет, обопрись на меня и садись.

Каждому врачу – а может, она без конца приставала к одному и тому же – она твердила:

– Он работает как вол, он уже не первый месяц гробит здоровье. На работе он испытывает сильнейшее давление. И жалуется на постоянную головную боль.

Она говорила вместо него, и в нем росло ощущение, что он исчез, превратился всего лишь в атом окружающего воздуха. Ощущение отчасти даже приятное. И хотя временами ему хотелось, чтобы она ушла, ее голос был единственной привычной соломинкой, за которую можно было уцепиться.

Сканирование, как он и подозревал, не показало ровно ничего. Теперь врач мог успокоить Клер: разрыв аневризмы исключен. В разговорах все время повторялся термин burnout, выгорание. Но в его голове вертелась одна-единственная фраза: любовь ослепляет. Старый дурацкий афоризм, но Кристоф не сомневался, что в нем – ключ ко всему, что с ним происходит. Он отказался смотреть в лицо реальности – прежде чем вернуться домой и готовить спагетти болоньезе, Клер трахалась с другим; он отверг все очевидные приметы – когда он поцеловал ее в макушку, по ее телу пробежала дрожь, но дрожь чего? Отвращения, которое он ей внушал? Или страха, что он почувствует чужой запах на ее коже? Ему хотелось еще раз перечитать эсэмэски. Проверить то, что он увидел. Понять, с какого времени это продолжается. И с кем. Ни один мужчина из окружения Клер не вызывал в нем особой ревности. Но наверно, он был невнимателен. Его погруженный в небытие мозг работал в полную силу. Он хотел видеть Клер, бросить ей в лицо ее ложь, заорать на нее, схватить за плечи, чтобы прочесть правду в ее глазах. Но не мог. Он превратился в ничто.