зала негромко играла живая музыка: скрипка и виолончель переплетались в неторопливой, чуть меланхоличной мелодии.

Не успели мне принести воду, как в дверях появился Толстой-Стагнис. Поправив очки на носу, он огляделся и быстро нашел взглядом мой столик. Распорядитель проводил его, и я поднялся навстречу старому товарищу.

— Ты пунктуален до зубного скрежета, — улыбнулся я и взглянул на часы. — Семь ровно.

Мы пожали друг другу руки, и Толстой расположился напротив меня.

— Не мог же я заставить тебя ждать, — отозвался Толстой.

— Выглядишь устало, — я жестом попросил официанта разлить воду по бокалам. — Все еще аврал в лаборатории?

Толстой-Стагнис покачал головой.

— Иногда мне кажется, что он никогда не закончится. Пора открывать филиалы лабораторий. По-хорошему в каждой губернской столице, где замечены аномалии. Но куда там… Даже с открытием такой в Москве они уже тянут три месяца.

Я удивленно приподнял брови.

— И кто тормозит процесс?

Толстой пожал плечами.

— Точно не знаю. Застряло на уровне второго чтения в Сенате. Для этого ведь нужно внести поправки в закон, а их нужно согласовать, затем оно должно пройти голосование… И только после этого отправится на подпись в Совет регентов. Короче, если что и погубит этот мир прежде Искажений, так это бюрократия…

Я мрачно усмехнулся. Действительно, эта волокита могла кого угодно вывести из себя. Даже уравновешенного Стагниса.

Вскоре подошел официант — молодой человек в идеально выглаженном черно-белом фраке.

— Добрый вечер, господа. Готовы ли вы сделать заказ?

Толстой вопросительно взглянул на меня, и я кивнул, позволяя другу выбирать.

— Полагаюсь на твой вкус.

— Тогда начнем с закусок, — сказал профессор. — Пожалуйста, разносолы, сельдь с лучком и картошечкой, бутерброды с килькой. И к этому, пожалуй, графинчик ржаного полугара. Горячее выберем чуть позже.

— Как пожелаете, господин!

Официант чуть склонил голову и удалился. Я, удобно откинувшись на спинку кресла, наблюдал за залом, отмечая знакомые лица. Толстой же, сцепив пальцы в замок, с легкой улыбкой смотрел на меня.

— Ты как раз вовремя мне позвонил, — заметил он. — Завтра уезжаю из Петербурга на пару дней.

— Что же смогло вытащить тебя из лаборатории?

— Нужно проверить одну новую разработку, — кивнул профессор. — Протестируем прибор для обнаружения энергии Искажений. Пока это лишь прототип, разработка, можно сказать, кустарная. Но если она покажет себя хорошо в полевых условиях, магам Спецкорпуса будет проще.

— Интересно, — я подался вперед. — То есть неодаренные смогут засекать Искажения без нашей помощи?

Толстой усмехнулся.

— Пока рано говорить. Но если все сработает, будет легче. В конце концов, мы не можем быть везде одновременно. Для магов Корпуса все равно найдется работа — та же нейтрализация и закрытие активных аномалий. Но вот процесс обнаружения хорошо бы поставить на поток.

— Согласен, — кивнул я. — Одного курса Спецкопуса на всю страну не хватит. Но мне интересно, как вы смогли сконструировать такой детектор?

— Не мы. Парочка энтузиастов с магофизической кафедры. Студенты…

Вернулся официант, ловко расставляя закуски. На столе появилась деревянная доска с солеными огурчиками, маринованными чесноком, помидорами, черемшой. Рядом стояла тарелка с аппетитно нарезанной селедочкой в масле и с лучком. Тут же расположилась и картошечка с укропом.

В центре оказался графин с полугаром, знаменитым «хлебным вином», как его еще называли в старые времена. Прозрачная жидкость в свете свечей казалась алхимическим зельем. Официант разлил напиток по высоким граненым лафитникам.

— Ну, за встречу, — произнес я, поднимая рюмку.

— И за дружбу, — с улыбкой добавил Толстой. — Надеюсь, ты не за рулем.

— Такси возьму. Я же не дурак отказываться от такого напитка!

Мы чокнулись и сделали первые небольшие глотки. Я довольно кивнул.

— Хороший выбор. Сразу чувствуется — царский напиток.

— Само собой. Полугар — штука серьезная, вон, как греет, — Толстой поставил рюмку и принялся за сельдь. — И что важно — голова утром свежая. Ну, рассказывай, как закончилось то дело, в которое ты меня втянул.

Я усмехнулся.

— Именно так, как и запланировали. Правда, моему товарищу влетело от отца за пьянку, но это уже мелочи. Главное, что все отделались легким испугом.

Толстой удовлетворенно кивнул и отправил в рот кусочек бородинского хлеба с килькой. Он выглядел довольным, но его взгляд оставался серьезным.

— А ты никому больше не рассказывал о моем участии?

Я отрицательно покачал головой.

— Конечно, нет. Я же не идиот, чтобы подставлять тебя. С тебя же потом «Четверка» не слезет.

Толстой испытующе посмотрел на меня и произнес:

— А ведь у тебя была возможность меня сдать… Я ведь знаю, что они за мной следят. И что ты водишь дружбу кое с кем из Четвертого отделения. И ты, выходит, им не доложил?

Я поставил полупустой лафитник на стол и уставился Стагнису прямо в глаза:

— Я не сдаю друзей. Или, по-твоему, должен был?

— Да черт тебя знает, Алексиус. В этом мире у тебя репутация законопослушного правдоруба.

Я подался вперед и почти навис над столом.

— Вспомни, Стагнис, — я понизил голос так, что меня мог слышать лишь мой собеседник. — Там, в прошлом, я хоть раз тебя подводил? Кроме того момента, когда не успел тебя спасти…

Мой старый боевой товарищ покачал головой, не отводя взгляда.

— Ни разу.

— Так с чего ты взял, что сейчас что-то изменилось?

Стагнис сидел напротив меня, задумчиво постукивая пальцами по ножке лафитника. За окном ресторана лениво текла вечерняя жизнь Петербурга: дорогие автомобили проезжали по брусчатке, спешащие прохожие, кутаясь в пальто, пересекали улицы, а в воздухе висел сырой запах приближающейся оттепели.

В мягком свете свечей лицо Толстого-Стагниса выглядело непривычно серьезным. Он чуть наклонился ко мне и негромко, почти шепотом, сказал:

— Этот мир… он другой, Алексиус. Более испорченный. Сложный. Местами даже больной.

Я прищурился, наблюдая за ним. В глазах Толстого-Стагниса отражался свет люстры, но в его взгляде было что-то еще — тень тревоги, сомнение или, быть может, даже страх.

— Люди здесь разобщены, — продолжил он. — Ценности искажены. Я боялся, что ты поддашься неписаным законам этого мира, станешь частью его, растворишься в нем. Но теперь я вижу: ты все еще тот Алексиус, каким я тебя знал. И это меня радует.

Я медленно поднял лафитник и сделал глоток. В зале было людно, за соседними столиками негромко переговаривались офицеры и чиновники,