Вместо ответа она достала из ридикюля пачку банкнот и положила на стол. Леон усмехнулся:

– Я думаю, вопрос об оплате мы обсудим после успешного завершения дела. Итак, о чем вы меня просите?

– Я хочу, чтобы вы раздобыли эти письма и, если это будет возможно, навсегда отбили у этого человека охоту обращаться ко мне. Что касается денег, я бы очень хотела заплатить вперед.

– Это противоречит правилам фирмы! – улыбнулся Леон.

Она назвала ему улицу и номер дома. Как догадался Леон, это был временный адрес.

– Прошу вас, не нужно меня провожать. Я найду выход, – сказала она, взглянув на свои часы.

Леон дождался, пока за ней закроется дверь, после чего поднялся к друзьям.

– Я столько всего знаю об этой леди, что мог бы написать о ней монографию, – сказал он.

– Расскажите нам хоть что-нибудь, – попросил Манфред, но Леон покачал головой.

Тем же вечером он наведался на Уайтчерч-стрит и нашел переулок Лайон-роу. Это была жалкая крохотная улочка, совершенно не заслуживающая столь громкого названия[65]. В одном из старых домов, должно быть, помнивших еще те дни, когда район этот считался главным прибежищем для лондонских воров и несостоятельных должников, пройдя по трем шатким лестничным пролетам, Леон увидел дверь, на которой, как видно, недавно было выведено краской: «ДЖ. ЛЕТЕРИТТ, ЭКСПОРТЕР».

На стук никто не ответил.

Он постучал еще раз, громче, на этот раз за дверью раздался скрип кровати и чей-то недовольный голос спросил: «Кто там?» Убедить хозяина комнаты открыть удалось не сразу. Когда это произошло, Леон увидел перед собой длинную узкую комнату, освещенную единственной настольной электрической лампой без абажура. Кровать, старый умывальник и грязный письменный стол, заваленный нераспечатанными рекламными конвертами, составляли всю мебель.

Представшему перед ним небритому мужчине в мятой сорочке и засаленных брюках он дал лет тридцать пять, хотя выглядел тот старше. В комнате стоял едкий запах опиума.

– Что вам нужно? – буркнул Джон Летеритт, с подозрением осматривая посетителя.

Леону было достаточно одного взгляда, чтобы понять, что за человек перед ним стоит: слабовольный и слабохарактерный тип, который нашел самый простой способ существования и не собирается искать более достойного занятия. Маленькая курительная трубка на столе рядом с кроватью говорила очень о многом.

Прежде чем он успел ответить, Летеритт добавил:

– Если вы пришли за письмами, здесь вы их не найдете, дружище. – Дрожащей рукой он помахал перед лицом Леона. – Можете вернуться к дорогой Гвенде и сказать ей, что вам повезло не больше, чем тому последнему господину, которого она сюда присылала.

– Шантажист, значит, да? Вы – самый грязный и жалкий вымогатель, которого я когда-либо видел, – протянул Леон. – А вам известно, что леди намерена подать на вас в суд?

– На здоровье! Пусть подает. Пусть получит ордер и засадит меня. Мне уж доводилось там бывать. Может, она еще и ордер на обыск раздобудет, а? Тогда письмишки ее зачитают перед всем судом. Я вам же облегчаю жизнь. И Гвенде тоже! Она у нас теперь обручена. А вы, часом, не будущий жених, а? – ухмыльнулся он.

– Если бы я им был, я бы свернул вам шею, – холодно произнес Леон. – Если вы умный человек…

– Не умный я, – прорычал Летеритт. – Вы что, думаете, я стал бы жить в этом свинарнике, если бы был умным? Я… человек с медицинским образованием?

И тут, охваченный неожиданным порывом, он со злостью оттолкнул посетителя к двери.

– Убирайтесь! И держитесь отсюда подальше!

Леона до того удивило это стремительное нападение, что он даже не успел понять что произошло, когда в замке повернулся ключ и раздался щелчок задвижки.

Поведение человека не оставляло сомнения: письма находятся в этой комнате. Там было множество мест, где их можно было спрятать. Ему бы ничего не стоило побороть этого опустившегося человека, он мог запросто привязать его к кровати и обыскать комнату, но в те дни трое благочестивых были очень законопослушны, поэтому он просто вернулся к друзьям с рассказом о своем частичном поражении.

– Если бы он выходил из дому, все можно было бы устроить очень просто, но он никогда не выходит. Хотя я подумал, что мы с Раймоном и так могли бы тщательно обыскать всю его квартиру. Он каждое утро выставляет перед дверью бутылку для молока, так что было бы совсем несложно усыпить его. Все, что для этого нужно, – прийти со снотворным чуть позже молочника.

Манфред покачал головой.

– Придется найти другой способ. Не стоит из-за этого ссориться с полицией, – заметил он.

– То есть дело нужно провести тихо, – пробормотал Пуаккар. – Кто у нас клиентка?

Леон почти слово в слово повторил разговор с мисс Браун.

– В ее рассказе есть весьма необычные факты, и я практически уверен, что это действительно факты и что она не пыталась меня обмануть, – сказал он. – Любопытный факт номер один: леди утверждает, что на Рождество слышала, как этот человек пел в церкви. Можно ли от такого человека, как мистер Летеритт, ожидать, что он будет распевать в церкви рождественские хоралы? Мое краткое знакомство с ним говорит, что нет. Любопытный факт номер два: слова «он ведь уже собирался» или что-то в этом роде, и еще: «это было в конце…» В конце чего? Эти три пункта, по-моему, заслуживают особого внимания.

– Я не вижу тут ничего особенно примечательного, – проворчал Пуаккар. – Скорее всего, он гостил у кого-то из знакомых, а она не знала, что он находится где-то близко, пока не увидела в церкви. И было это, когда он собирался уезжать домой.

Леон покачал головой.

– Летеритт опускался годами. Таким, какой он сейчас, он стал не после Рождества, так что девять месяцев назад он должен был быть в таком же или почти таком же состоянии. Мне этот тип ужасно не понравился, я просто обязан завладеть этими письмами.

Манфред посмотрел на него задумчиво.

– Вряд ли они хранятся у его банкира, потому что, скорее всего, у него нет банкира. И ни у его адвоката, потому что, насколько я понимаю, его знакомство с законом ограничивается уголовными судами. Думаю, вы правы, Леон. Письма хранятся в его квартире.

Времени Леон не терял. На следующий день чуть свет он уже был Уайтчерч-стрит. Заняв удобную позицию, он наблюдал, как молочник поднялся на верхний этаж двадцать седьмого дома по переулку Лайон-роу, где в своем жалком убежище обитал Летеритт. Он дождался, пока молочник спустится и исчезнет из виду, но, какими бы энергичными ни были его последующие действия, он опоздал. К тому времени, когда он поднялся наверх, молоко уже забрали, и маленький пузырек с прозрачной жидкостью, который мог бы стать его пропуском внутрь, остался неиспользованным.