Внезапно очнулась, вскочила и быстро оделась.

– Исида, куда? – Сергей пытался остановить её.

– L’Ambassade de France, – позабыв, что он не сможет понять её.

В посольстве ей удивились. Нет, они ничего не знают о её матери. Дозвонилась Раймонду: плача, тот подтвердил, что их мать, Дору Грей, хоронят сегодня. И что они посылали ей телеграмму. Почему она ничего не получила? Советская почта. Бедный, милый братик, её маленький братик! Успокаивала его, как могла. Положила трубку. Слёзы катились градом. Вспомнила, как она видела маму в последний раз, как не узнавала в ней того весёлого, отважного человека, какой знала её всё своё детство. Веером неслись в мозгу картины их нищей жизни во Фриско, их путешествия, их отчаянное желание выкарабкаться в люди. Руки мамы, играющей на стареньком рояле, её руки, режущие хлеб, её руки, гладящие волосы Исиды… Теперь их нет, они – пыль, они – прах с прахом её детей, на Пер-Лашез.

Она грустила. Он мял в пальцах шаль, ту самую, что была «апашем». Видя, что его страшно мучает её боль, силилась, улыбнулась: «Я быть толстый русская жена!»

Сергей усмехнулся: «Моя!» Провёл рукой по меди её крашеных волос. Полоска у лба была рыжее. Седая. Фаянс голубых глаз наполнился до краёв слезами. Подумала, что вот, эта рука, гладящая её, эти глаза Патрика, – всё, что у неё осталось для жизни. Братья и сестра Элизабет – далеко. Нет теперь их семейного клана, потому что нет матери, да и не любит её хромая сестричка. Все лавры, венки и слёзы жизни достались ей, Исиде. А той – лишь пена от её танца да звонкие монеты, обронённые гением Исиды и терпеливо скопленные хромоножкой. Да и разве знала тогда Исида, что ей ещё предстоит, бездомной, просить у порога сестры пристанища и куска хлеба, и увидеть закрытые двери и замкнутую на засов душу – и повернуть обратно ни с чем…

Начало мая – чудесное время в Москве. Как волшебник-март – в Париже. Исида переживала: вдруг Сергею будет стыдно, когда придётся ставить подпись под брачным договором? Хотя здесь его, по сути, не было. Это ободряло Исиду. Так и надо! Два свободных человека хотят быть вместе. И всё! Расстаться можно в любой момент, лишь написав заявление в пару слов, – никакого насилия, никаких сложносочинённых пунктов. Но всё равно страшно. Ну, пусть разница в возрасте им самим незаметна, а она вообще не чувствует себя старше его и на день, а все эти люди вокруг?! Смущаясь, указала Нейдеру пальцем на дату своего рождения в паспорте, попросила исправить. Тот улыбнулся: зачем? Но исправил. Всё равно этот документ завтра утратит силу.

Никогда не думала, что придётся забыть свои принципы. Их не победили даже миллионы Лоэнгрина. Отдала их за золотую голову чудесного русского мальчика, гения, летучего Орфея, живое воплощение моцартовского дара.

Она ему не говорила, но втайне надеялась: пусть он красный, пусть любит Россию, но, когда Сергей увидит Европу, это средоточие древней культуры, окунётся в сверкающий фейерверк тамошней жизни, он ни за что не захочет уже с ней расстаться! Она не только удержит его подле себя… С самого начала она видела, каков он, и боялась, бесконечно боялась за него, как за дитя, – каждую минуту, когда он не был на её глазах. Импульсивный и искренний мальчик. Она сердцем знала: ждёт его здесь гибель.

Эта «рус револьюс» вовсе не безобидная вещь, и не похожа эта страна на возрождённую Элладу, неправда! Целый год Исида наблюдала новый режим и пришла к неутешительным выводам, но никому бы не согласилась рассказать о них. Ведь Россия – её последняя надежда, её последняя ставка. Да, многие выдающиеся люди уехали из России, кроме её друга Станиславского и некоторых других. На фоне этого потока, этого безоглядного бегства её шаг навстречу новой стране вызвал огромную волну советской пропаганды и оторопь буржуазной общественности Европы и Америки. О! Она знала толк в скандалах. Именно они способны сделать талант – знаменитостью. Похоже, её darling тоже давно понял это. Чего же она ждала от этой поездки с Серёжей? Ажиотажного интереса к ней, красной, и к её молодому мужу. Но главное – она хотела его спасти от той неясной опасности, которая витала вокруг него. Как? Поразить его воображение красотами Европы, чтоб он перестал твердить: «Россия! Ты понимаешь: Россия!!!» Ещё никто не оставался равнодушным к древним камням, хранителям веков и тепла множества людей, живших бок о бок с ними, перелившими в них гений своей фантазии. Холсты, расписанные бессмертными кистями Рафаэля и Тёрнера, Леонардо да Винчи и Ренуара; мрамор с застывшими складками одежд под резцом Микеланджело; музыка, эти ворота в душу; все те камни, что помнят шаги самого Цезаря; море, ласкающее прохладой, уносящее в бесконечность любую человеческую боль, растворяющее соль его слез в бездонной соли мира от начала веков… Нет человека, который смог бы закрыть глаза на всё это. Если Серёжа останется в этом священном ложе, Россия не потеряет ничего, а весь мир приобретёт ещё одного бессмертного. А она – сможет смотреть на белый свет, на небо без боли.

Страх всё чаще охватывал её. Разве может быть счастье вечным? Даже просто – долгим, с её юным darling? Всё, что было ей дано в жизни, было безжалостной рукой отнято. Всё, кроме божества жеста. Серёжа – её последняя любовь, её последняя надежда жить, последний шанс снова стать мамой. Если он останется в своей любимой России, его убьют… Ну, пусть не с ней, пусть он бросит её в тихой Европе, пусть – лишь бы жил…

Начало мая было нежным, с первыми листочками на Пречистенском бульваре. Исида вспоминала весну в Париже, с розовыми вуалями цветов на деревьях, с разнеживающим теплом, с тёплым проливным дождем по узким мостовым, с ужасом белых лилий, усеявших её двор, свой навсегда померкший от горя взор.

В день свадьбы она будто скинула с плеч всю грусть, в атмосфере яда которой жила. Ею вдруг овладело бесшабашное веселье, какой-то юный кураж, напомнивший тот незабвенный миг, когда ступила на палубу утлого судёнышка для перевозки скота, на котором пересекла Атлантику; тот миг, когда услышала первое «Браво!!!» из уст какой-то герцогини в Париже. С таким куражом идут в бой! Ей думалось: да, она делает нечто немыслимое, будто бросается в море вниз головой со скалы в Албании. Этого делать нельзя, но разве она не занималась всю жизнь тем, что делала только то, что нельзя?! Вообще, чувствовала себя в этот день девчонкой. Хулиганить так хулиганить! Оглянулась. Что видят окружающие? Немолодая знаменитость тащит к алтарю юного гения. Гордо тряхнула красными волосами. Они видят её?! Нет. Вот Сергей – видит. Наконец-то она поняла, что означает эта его фраза «скверная девчонка», сопряжённая с шутливым шлепком. Он будто отпустил все вожжи, на которых себя держал до этой весны, стал чудовищно нежен. К Исиде вернулась огромная тёплая волна отданной ему любви. Это казалось ей столь чудесным, что с трудом верилось. В нём проступила боль и беззащитность, которые прятал от неё всегда. Она поняла, что ни при каких обстоятельствах не должна бросать этого ребёнка, отдавшего ей своё сердце. За день до загса он сказал ей серьёзно, глядя в глаза потемневшим зрачком: «Изменишь – буду бить!»

Надела тяжёлое тёмно-красное платье, уложила волосы. Никаких украшений! Ей нравилось, что это действо – вступление в брак – лишено здесь каких-либо обрядов, всегда казавшихся ей отвратительными и глупыми. Никаких клятв, колец и прочих ужасов!