Таррэн осторожно посмотрел внутренним взором и прикусил губу. Да, кажется, дела обстояли не просто плохо, а очень плохо: собственных резервов у него почти не осталось. Амулет-накопитель в венце заряжен до упора, аура чистая, без дыр, но такая слабая, что становилось понятно — держалась на последнем издыхании. Еще немного, и она начнет расползаться. Хватит даже слабого толчка, малейшего потрясения, чтобы она окончательно и в считанные часы угасла.

— Проклятье… насколько далеко все зашло? Сколько у тебя осталось времени?

— Немного, — спокойно сообщил Тирриниэль. — Неделя. Может быть, две, но не больше. И то при условии, что я не коснусь «Огня жизни». Иттираэль подтвердит.

— Сам вижу, без него. Что ты успел сделать?

— За двадцать-то лет? Конечно, все, что мог. От простого закаливания до прямой подпитки.

— Сколько лет?! — невольно вздрогнул Таррэн, и владыка неловко отвел глаза.

— Гораздо больше, чем я надеялся прожить, но меньше, чем мне бы хотелось.

— И ты только сейчас об этом говоришь?!

— В прошлый раз мы не слишком хорошо расстались, чтобы я мог рассчитывать на твою помощь, — неслышно уронил Тирриниэль, и молодой лорд снова вздрогнул, расслышав в его сильном голосе печаль и неподдельное сожаление. — Я был слишком резок. Совершил немало ошибок: и двести лет назад, и гораздо раньше, когда обрек тебя на… Наверное, я был слишком… владыкой? Прости. Я не услышал тебя в роще, когда ты уходил, и не понял позже, когда ты все-таки решил вернуться. Не думал, что ты способен стать чем-то большим, чем просто младший наследник. Прости, сын. Моя вина в том, что так случилось. На мне лежат те жизни. Уход — это моя кара за совершенное преступление, и я не стану перекладывать ее на твои плечи. Это только мой долг и моя ноша, которой ты не заслужил.

Таррэн нехорошо сузил вспыхнувшие алыми огнями глаза.

— И поэтому решил, что лучше тянуть до последнего? До того времени, когда изменить ничего нельзя?!

— Уход и тогда нельзя было отменить, — совсем тихо отозвался владыка. — Я всего лишь не хотел тебя тревожить.

— Иными словами, ты посчитал, что лучше умереть, чем попросить о помощи!

— Нет, — тронула благоверного за рукав Белка. — Он по глупости своей посчитал, что со всем может справиться сам.

— И как? Справился?

— Таррэн…

Молодой лорд сжал зубы и неохотно погасил окутавшийся алым пламенем кулак. А потом покосился на тревожные лица сородичей, заметно обеспокоившихся хранителей, поймал умоляющий взгляд Линнувиэля и окончательно пришел в себя.

В конце концов, в чем-то отец прав — Уход действительно не остановишь, как не остановишь поступь Ледяной богини, услышавшей чью-то песнь. Рано или поздно она все равно придет, и удержать ее не сможет ни один расчудесный маг. Тирриниэль всего лишь не желал пугать никого раньше времени. Не хотел жалости. Не искал помощи. И только сейчас, когда в запасе не осталось ни одного лишнего дня, все-таки решился на разговор.

— Торково копыто! — выдохнул Таррэн, отчетливо понимая, что на короткое «прости» отец наверняка собирал по крупицам все мужество, которое у него еще осталось.

Даже для того, что уже было сказано, он потратил весь свой запас воли и красноречия. Признал, что не прав, искренне сожалеет и просит прощения. Он просто не умел по-другому, не мог пересилить собственное упрямство раньше, но…

«К’саш! — негодовал Таррэн. — Почему мы начинаем учиться только на пороге смерти? Почему отодвигаем в сторону обиды, гордость и спесь лишь тогда, когда в спину уже дышит холод свежевырытой могилы? Почему для нас только смерть оказывается тем неоспоримым аргументом, который вынуждает пересматривать старые принципы? Почему ее улыбка делает намного больше, чем вся красота и многообразие жизни? Почему мы даже собственных детей пытаемся понять лишь в последние дни и часы, когда только и осталось, что сожалеть, потому что по-настоящему мы ничего уже изменить не в силах?»

«Потому что всем нам нужно прощение, — молча ответил сыну Тирриниэль. — Да, это немного для тех, у кого нет иного выбора, но невероятно важно для меня, потому что другого туда не унести, с собой не забрать. Это так просто… и так тяжело — просить прощения, мой мальчик. А мы слишком редко находим в себе силы, чтобы успеть это сделать при жизни. Жаль, что я решился так поздно».

— Прости, сын мой. Я звал тебя, чтобы сказать в первую очередь именно это. Прости мою ошибку и, если сможешь, пойми.

Таррэн удивленно вздрогнул, но в глазах отца, против ожидания, не увидел ни лжи, ни двойного смысла, никаких оговорок. Там были совершенно иные чувства — и горечь поражения, и понимание совершенного промаха. Море сомнений, раздирающих его душу на части. Грызущая боль. Тяжкий груз вины. А еще — искреннее желание все исправить и страстная надежда, что для этого еще есть время.

Таррэн поджал губы.

— Надо же… и когда, интересно, ты стал таким мудрым?

— Недавно, — слабо улыбнулся владыка. — Какую-то пару недель назад, хотя, казалось бы, должен был поумнеть гораздо раньше. Мне и сейчас нелегко, но я не променял бы эту правду ни на что в жизни.

Таррэн только головой покачал.

— Боюсь, это невозможно.

— Значит, я опоздал, — горько прошептал повелитель, с болью принимая такой ответ. — А жаль…

— Жаль, — эхом повторил молодой лорд и отвел взгляд.

Они неловко замолчали.

— Эй, хватит кукситься. Тирриниэль, забудь о прошлом — не до него сейчас. Мы все-таки по делу пришли, а не на вечер встреч. Скажи лучше, что ты сумел сделать? — деловито вмешалась Гончая, требовательно глядя на обоих. — Ты же не сидел сложа руки все эти двадцать лет? Что у вас получилось?

— Ничего, — кротко сообщил владыка. — Поначалу сила уходила медленно. Если честно, я даже не сразу понял, в чем дело, но, когда вдруг потускнел и оплавился мой перстень, Иттираэль забеспокоился. Мы вместе просмотрели ауру. Обратились к ясеню, трижды все проверили, потому что слишком мне еще рано для настоящего Ухода, но после пары недель сомнений не осталось. Сами знаете, Уход не приносит боли. Только слабость и плавное угасание. Первые годы мне даже помощь не требовалась — недостаток силы едва ощущался. Потом понадобились накопители. Дальше — больше. В последние месяцы я живу исключительно за счет других. Собственно, именно поэтому я и отправил зов. Сын мой…

Таррэн прикусил губу, прекрасно понимая, о чем его будут просить.

— Мы это уже обсуждали. Это не мое. Прости. У меня уже есть дом и семья, которую я не брошу. Да и ясень меня не примет. Я отреченный, отец, и этого ничто не изменит: ни время, ни твое желание, ни все усилия совета. Даже Уход. Единственное же, что я могу, — это попробовать продлить тебе жизнь за счет собственных резервов.

Белка хмыкнула.

— А потом свалиться на пару недель холодным трупом, который даже я не смогу сразу поставить на ноги. Тирриниэль, что с рощей?