— Послушайте… — начал он.

— Хватит с меня этого «послушайте»! Я вас отлично слышу. Вы что, думаете, я глухая?

— Нет, я только…

— Хотите картошку по-гречески — принесу вам картошку по-гречески!

Она стала отступать, не поворачиваясь. Из кухни высунулась другая официантка. Кассирша выглядывала из-за угла, вытянув шею.

С совершенно неожиданной силой раздался голос — хриплый, пропитой голос Кочевника:

— Стоять!

Сделав еще два шага назад, она наконец послушалась. И ссутулилась, подав плечи вперед, как самка питбуля перед нападением.

— Пожалуйста, — сказал Кочевник, чувствуя, как дрожит его голос, даже такой хриплый и грубый. — Прошу вас.

Его начало трясти, он чувствовал, что разваливается по швам. Майка нет в живых. Джордж в ближайшие полсуток тоже может умереть. «Критический период», — сказал доктор. Но вот сейчас эта самая минута для него, Кочевника, была самой что ни на есть критической. «The Five», шатаясь, идет к собственной могиле. Кочевник подумал, что сердце бьется слишком сильно, надо успокоиться, спокойнее, друг, сказал бы Джордж, но сейчас Гения-Малыша рядом не было. Может быть, уже никогда не будет.

— Прошу вас, — выдохнул он, — давайте я просто съем этот сандвич. Оставьте меня и дайте мне его съесть. Договорились?

Из кухни выглянул приземистый мужик с песочными волосами, в поварском фартуке, глянул поверх головы второй официантки.

А официантка Кочевника улыбнулась мерзко, победно и сказала, будто в три удара загоняя гвоздь в голову Кочевника:

— Ноль. Проб. Лем.

Потом резко повернулась — театральным движением, как Бетт Дэвис в том кино, что смотрела Берк, — подхватила тарелку с сырной картошкой и унесла. Кухонная дверь закрылась.

Кочевник начал есть, но вкуса не чувствовал совсем. Что это за война, на которую он налетел, какая муха укусила эту агрессивную официантку, что она на людей бросается, — не его дело.

— Спокойнее, парень, — сказал один из студентов. Подумал, наверное, что скандал начал Кочевник. Когда Кочевник глянул в их сторону, они все трое уставились на него, и непонятно было, кто из этих дубин заговорил. Кочевник снова вернулся к борьбе с сандвичем, и тут один из этих парней совершил ошибку — сделал губами неприличный звук, слюнявый смешок, прикрывшись грязной от жира лапой.

У Кочевника загорелось лицо, будто огнем полыхнуло изнутри. Он повернул голову, выбрал самого массивного, глядя на него в упор, и спросил громко и отчетливо, чтобы его нельзя было не понять:

— Эй! Ты Мо, Ларри или тот жирдяй, которому надрали задницу?[25]

Они уставились на него молча. Пара, сидевшая неподалеку, вдруг встала и вышла из своей кабинки, держась за руки и направляясь к кассирше.

Он хотел им сказать, что все в порядке, никому ничего не грозит, он уже свою вспышку гнева подавил, и нет нужды бежать отсю…

Что-то шлепнулось перед ним на стол с такой силой, что он вздрогнул.

Подняв глаза, он увидел лицо своей официантки — она подошла так быстро, что он даже не заметил, как она вышла из кухни.

— Вот, — сказала она, скривившись в улыбке. Глаза ее сделались точечками ярости, но в центре зрачков светился красный отблеск торжества. — Это вам подойдет?

Горгона Медуза не могла бы прошипеть более злобно.

Кочевник увидел, что перед ним — тарелка картошки по-гречески.

Масла минимум.

Как он просил.

Идеально.

И официантка еще скалила зубы!

Этого он снести не мог.

Не было здесь Джорджа, чтобы его успокоить словами. Не было Ариэль, чтобы оказаться рядом, хочет он того или нет. Воспоминания смешивались — тело Майка грузят в белую машину коронера, тело Джорджа грузят в «скорую», тело Дина Чарльза лежит на мостовой, все вместе, и воспоминания переливались друг в друга, как песни в «Дастин Дэй», а из освещенного неоном и тронутого жаром ада Феликс Гого напоминал, чтобы помнил свою роль, и снайпер в деловом костюме перезаряжал винтовку, и три этих студента смеялись над ним у него за спиной, а официантка принесла идеальную картошку по-гречески и заявила, что ноль проблем.

Он превратился в пучок взведенных сигналов тревоги — и сорвался.

И был это всем срывам срыв.

— Мэм? — спросил он, блестя испариной на щеках и на лбу. Чей это был голос? Он не знал. Краем глаза видел, что у двери в кухню стоит вторая официантка и смотрит. Что ж, представление началось. — Мэм? — повторил он. — Тут мне в тарелку что-то попало!

— Что?

Он поднял тарелку с картошкой, выскользнул из кабинки одним плавным движением и ответил:

— Твоя блядская рожа.

Непринужденным будничным голосом.

И в тот же миг схватил официантку другой рукой за затылок и влепил тарелку прямо ей в табло.

Не надо было ей так орать — как дикому зверю. Не надо было ей вцепляться ему в лицо ногтями и бить ногой в голени. Потому что он бы тогда бросил на стол десятку и вышел, а так от полосок крови на левой щеке и боли в чуть не треснувшей голени он сам взревел как зверь и оттолкнул ее от себя, и она перевалилась спиной через стол и стул и хлопнулась на пол, не переставая орать.

И этим трем студягам не надо было набрасываться на него сзади. Не надо было хватать за руки и прижимать их к бокам, пытаться бросить на пол, сбивая с ног ударами по ногам. Все это лишь заставило Кочевника раскидать их ударами, схватить стул и начать им размахивать.

— Эй, друг! Давай брось это дело! — кричал один из них, но чего он хотел: чтобы Кочевник бросил драться или, наоборот, вызывал его на бой, осталось неизвестным, потому что стул врезался ему в левое плечо, он схватился за больную руку, откатился прочь и после этого уже мало чего говорил.

Пожилой с книгой смылся. Вторая официантка вопила: «Звоните копам! Звоните копам!» Официантка со скупо промасленной картошкой на лице мчалась к Кочевнику со столовым ножом, занесенным для удара, и Кочевник в приступе багровой ярости отгородился от нее стулом и оттолкнул, послав кувырком через другой стол.

— О Господи, прекратите! — крикнул кто-то, и Кочевник увидел повара в дверях кухни.

Тут самый храбрый (или самый глупый) из трех молодых людей обхватил его сзади за шею и попытался повалить на пол. Кочевник бросил стул и задергался, как маньяк, освобождаясь. Кровь стучала в висках, перед глазами кружились темные пятна. Он двинул нападавшего локтем в ребра, еще раз, тот ухнул от боли, и Кочевник вырвался, обернулся, ударил правым кулаком так, что челюсть съехала набок. Второй удар в лицо завершил дискуссию, и враг помчался к двери, закрывая окровавленный рот.