— Идёт, конечно, идёт. Мне нужно отвлечься.

— Правильно, потому что ты у меня в гостях. И сэр Джерри меня так предупредил, патрон: «Ты мне, Мад, девочка, за племянницу всем отвечаешь!» Так и сказал. И я готова всем ответить. Идём сегодня развлекаться. О, кей?

— О, кей!

Сашка Кобзев повернул голову… Внимательно оглядел вытянутую в длину белую, как лист бумаги, больничную палату-западню. Одна дверь, два «голых» окна, две ширмы, три кровати. Три тумбочки с медицинскими приборами, напоминающими далёкое прошлое вечно передовой советской медицины. За одной из ширм, дальней от входа, слышалось громкое мужское сонное сопение, переходящее в заливистый храп и обратно. За другой ширмой, с правой стороны от кровати Кобзева, слышалась возня и человеческое шипение.

Троица «контактёров» перед этим благополучно уже была переодета во всё больничное: нижние рубахи с длинными рукавами, кальсоны с завязками, на спинках кроватей покоились пестрые линялые персональные халаты. Из-под кроватей дружески выглядывали носки всеразмерных стёртых шлёпанцев. Воздух в палате остро «заточен» на хлорку… Сложный такой mix, как коктейль с похмелья… Хлорка, карболка, камфара и ещё что-то такое же непривычно пакостное. К тому же, каждый из «контактёров» насильно-добровольно сдал все свои вещи, документы и телефоны, а так же положенные в таких случаях анализы — грамм в миллиграмм — от мазков, из всех возможных впадин и полуотверстий своего тела, до сдачи крови, кала и мочи… Настроение у музыкантов наблюдалось не только подавленное, но и возмущённо ошарашенное… Всё случившееся с ними виделось не реальным, как в плохом сне, но… Было наяву. Было, было! Вот же оно всё, перед глазами.

— Шура, кто нас подставил? Слышишь? За что? Кто? Скажи! Убью! Ну помоги же… — шипел за ширмой невидимый Жека Тимофеев. После сдачи анализов, за непочтительное отношение к врачам, его насильно уложили в койку, в дополнение привязали ремнями.

Сашка Кобзев, учитывая печальный опыт друга, не стал вслух высказывать претензии, с ним обошлись демократично-лояльно — без привязных ремней. А вот зам по воспитательной работе, полковник Ульяшов, вообще всё воспринял по военному: первым сдал анализы, добровольно прошёл к свой кровати, разместился в ней и, через несколько минут, уже смачно храпел. Человек с толком решил воспользоваться представленной передышкой, показательно, всего-то, но не Тимофеев. Тот, дождавшись ухода медиков, принялся возиться и яростно шипеть… Мешал Кобзеву думать.

А думать было над чем. То, что Кобзев узнал в кабинете воспиталки — его сильно озадачило.

— Тихо, Женька, не шипи… Сам не пойму… — наконец так же шёпотом ответил Кобзев. — Похоже, кто-то из наших схохмил? Но, чья это хохма? Не представляю.

Тимофеев завозился с новой силой…

— Это не хохма, Сашка… Это подлянка. Подлянка, подлянка… У меня времени нет здесь разлёживаться! А-а-а!.. Да развяжи ты меня, я им сейчас…

Именно с этим Кобзев спешить не стал.

— Не шуми… тише… успокойся, — попросил он друга. — Не то услышат медики твои вопли, какое-нибудь успокаивающее тебе вколют или снотворное, на пару суток чтоб…

— Только не это… — немедленно взмолился Тимофеев. — Нет!

— И я ж о том! — подчеркнул Кобзев. — Ещё и меня заодно свяжут… Всё, тихо, тебе сказали. Помолчи, обдумать надо…

— Как помолчи, как? Ещё этот там… противно храпит… Не понимаю, как с такими жёны живут… Как тут вообще можно спокойно спать? Нужно срочно что-то делать… Срочно! Санька, друг, она же совсем уйдёт, улетит! Понимаешь?.. Да развяжи ты меня! — и без перехода заблажил. — А я стою, жду под дверью в штабе, как дурак, ко мне — представляешь! — подлетают эти, с носилками… Думаю, вот дела, кому-то плохо в штабе стало или ученья! — а они — раз! — меня, самбисты-медики на приём, — хлесь! — подсечку, за ноги, и я уже лежу… Что, за что? Ничего не понимаю!.. Охренеть! Тц-ц!.. Где сейчас она, где, Санька? Что ты узнал? Да развяжи ты меня сейчас же, я тебе сказал, ну! Друг, ещё называется! Мне в туалет надо! Слышишь?

— Слышу, заяц, слышу! — Голосом Папанова из известного мультфильма, Кобзев попытался сгладить тревожное напряжение. Глядя в белый потолок, лежал, размышлял.

Ситуация с одной стороны и забавляла его своей наивной простотой, и пугала точностью выверенных кем-то «хирургических» действий. Если они действительно были кем-то обдуманы, конечно. Похоже, так оно и было. — Погоди ты, суетиться… — ответил Александр Тимофееву. — Подумать надо. — Туалет — это ты хорошо придумал, это шанс… и окно… «Летите, голуби, летите…» Здесь третий этаж… Не слабо, с непривычки… Так что терпи, брат, пока не обдумаем ситуацию. Кстати, если б не твоя Гейл, я б здесь с удовольствием полежал… как товарищ полковник! Тепло, светло, и мухи не кусают. Шучу!

— Ага, шутник, тепло-светло… — с болью в голосе передразнил Тимофеев. — Заманают нас здесь анализами…

— Да, верно. Последнее здоровье подорвут… Вот дела…

— Попали…

— «А город подумал… А город подумал, а город подумал — ученья идут».

— Ну ты перестанешь издеваться или нет, а?.. Друг, тоже мне… Развяжи меня, я сказал, мне идти надо… — рыбой в сетях бился Тимофеев.

— Всем идти надо… Всем, — меланхолично ответил Кобзев, и посоветовал. — Расслабься, как в том анекдоте, с девушкой, и получи удовольствие… Ага!

И пожалел, потому что Тимофеев раненым медведем взревел.

— Ты опять?!

— Нет, нет. Тихо! Я шучу. Извини, шутка такая. Я пошутил.

— Дуратская у тебя шутка, боцман…

— Вот-вот, про боцмана это уже хорошо, уже лучше. Нас спасёт только юмор и смекалка. Только они. Успокаивайся пока Жека… Что-нибудь придумаем. Дыши глубже… Выход где-то есть… Есть выход. Мы его сейчас… Так, значит, что мы имеем?..

— Подлянку мы имеем, — мрачно и зло перебил Евгений. — Вот что имеем!

— Нет, Женька, мы имеем предлагаемые обстоятельства: она там, мы — здесь. Они все там, а мы… Значит, у нас есть выход — нужно выбираться…

Тимофеев скептически хмыкнул.

Бесшумно поднявшись с кровати, Кобзев белым вопросительным знаком, на цыпочках пронёсся к двери, замер возле неё, прислушался, схватил стул, ловким движением рук перевернул его, и всё так же бесшумно вставил его ножку в ручку двери. Ветром пронёсся к окну, повозился со шпингалетами, открыл одну створку. Свежий ветерок влетел в палату, сморщился от специфических составляющих, принялся немедленно вытеснять вредного противника. Спеленатый Тимофеев, в позе молчаливой бабочки-куколки, лежал на кровати, таращил глаза на Кобзева, глядя на его стремительные перемещения.

Александр заглянул через окно, увидел идущего внизу солдата-срочника.

— Эй, ты, молодой, — не громко, позвал он. Солдат споткнулся, не понимая с какой стороны его позвали. Ни перед ним, ни сзади — он оглянулся — никого и близко не было. — Да-да, ты! — боясь, что срочник уйдёт, Кобзев чуть повысил голос. — Не туда смотришь, десантник, вверх смотри, на небо, я здесь… — солдат, раскрыв рот, задрал голову. Прямо над ним, из окна третьего этажа, выглядывала всклокоченная голова, светилась странной улыбкой. — Ага, боец, Зоркий глаз, снайпером будешь! — похвалил Кобзев, и доверительно теперь, как брату. — Помоги, старик, дело есть!