Нас прервал рев мотоцикла. Справа от сцены, разогнавшись на короткой эстакаде, служившей входом на трибуну, в строй охранников влетела «Хонда». Саля легко развернула мотоцикл прямо на месте, сметая задним колесом вытащивших оружие охранников, и застыла в коротком ожидании. Не задерживаясь ни на секунду, я ломанулся через канаты и кольцо охраны. За это мгновение Саля успела соскочить с «Хонды», выхватить у одного из упавших телохранителей короткий автомат и веером пустить очередь в небо.

— Майер — за руль! — резко приказала Саля. Я и сам понял её замысел. Подобрав успевший завалиться мотоцикл, я бросил застывшую Танильгу за спину на сиденье и крутанул газ, не отпуская сцепления и открыв выхлоп мимо глушителя. Мотор отозвался добрым джином, готовым разрушить и построить дворец. Я скорее почувствовал, чем понял, что Саля уже в седле сзади, зажав намертво между нами Танильгу, и готова к продолжению гонки. Выкручивая ручку газа почти до упора, я ринулся в толпу, в чуть заметный просвет между трибуной и первыми рядами митингующих. Рев двигателя на форсаже почти полностью заглушал дробные очереди. То ли Саля стреляла, то ли охрана. Нас спасло то, что я хорошо знал эту часть города. Вывернув сразу налево за трибуной, мотоцикл, проскальзывая задним колесом, ушел в крутой правый вираж. Сколько же проклятых лошадиных сил в салиной «Хонде»? Следующий поворот, который сразу переходил в подъем, получился уже на одном заднем колесе. Машина вздыбилась, как гордый пегас, унося нас почти что в небо. Несмотря на то, что на подошве налип снег и нога скользила по педали, скорости переключались легко. Как будто только вчера я гонял на лёгенькой «Яве».

Мы вылетели из города, как из чумного барака, не тормозя и не выбирая дороги. Только подъехав к повороту на наш бункер, я понял, что гнать уже нет смысла.

— Саля, мы, по-моему, классно покатались. — радостно проговорил я в микрофон коммуникатора тыкавшийся мне в лицо. — Саля, ты что, наушник проглотила?

Я остановился на обочине, красноватой в лучах вечернего солнца. Сале не дала упасть легкая спинка, притороченная сзади к сиденью. Этакий рокерский шик. Она крепко держалась правой рукой за ремень, идущий вокруг кожаного сиденья, прижимая Танильгу к моей спине. Левая рука все ещё сжимала короткий автомат, отобранный у охранника. Танильга легко, как будто делала это пять раз на дню соскочила на землю, перекинув ногу вперед через бензобак. Саля неестественно медленно сползала, наклонившись к сиденью лицом. Я подхватил её, опасаясь, что она может обжечься о выхлопную трубу. раскаленную после гонки. Никогда не думал, что Саля такая легкая. Осторожно положив ее на снег, я неуклюже снял с неё шлем. Саля улыбалась.

— Майер — тихо, слишком тихо прошептала Саля. — Классно мы прокатились…

Я хотел задать дурацкий вопрос «Что с тобой?», но темное пятно, расплывающееся на розовом от вечернего солнца снегу, ответило на все вопросы.

Салю похоронили в лесу. Виктор молча содрал с пожарного щита на входе в подземелье тяжелый топор и ведро. Никто не задавал вопросов. Просто пошли за Виктором. По одному ему понятным приметам он выбрал место в глубине леса. Жестко, с выдохом, стал рубить промерзлую землю, время от времени выгребая белесое крошево ведром. Докопав, он сильно размахнулся и выбросил топор. Позже, также молча, мы постояли над холмиком из мерзлой земли. Танильга, казалось, в испуге стояла чуть поодаль все время, но в последний момент подошла ближе. Виктор обнял её за плечи. Потом все ушли. Уже в бункере я понял, что Виктора нет с нами. Подождав немного, я решил сходить за ним.

Виктор сидел возле могилы. На могиле стоял стакан, накрытый кусочком хлеба. Другой он сжимал в руке. Я присел рядом с ним. Не оборачиваясь, Виктор сказал:

— Саля мечтала, что когда эта хрень кончится, она обязательно заведет кошку и купит себе помаду.

— Она…, — начал было я, но Виктор перебил.

— Она мне говорила это ещё тогда, когда мы в вертушке деру давали из Халифатов. Но с тех пор все время что-то мешало, — Виктор замолк на секунду.

— Давай выпьем. Только ничего не говори, — он наполнил свой стакан и протянул мне.

Водка почти не почувствовалась. Как вода. Потом Виктор налил себе. Мы сидели какое-то время молча.

— Почему всегда есть сволочи, которые не дают нам нормально жить? — прервал молчание Виктор. — Почему надо вырывать зубами просто право на жизнь? Что, жрать нечего? Что, мы кому-то мешаем? Почему мы тут уже почти год сопли жуем, боимся ошибиться, а тем наплевать на наши сомнения? Чуть что — и…

— Наверное, мы этим и отличаемся. Что не хотим убивать.

— Это я не хочу убивать? — Виктор рассмеялся слегка истерично. — Это единственное, что я хочу сейчас! Да сколько можно? Сколько можно просто телепаться по жизни, подстраиваясь под ее дурацкие повороты? Только, казалось, все устраивается, нате — мочилово в Халифатах. Непонятно, за что кровь лить. Потом вдруг революция эта. А кто её делал? Я? Или может ты? Фигня, а не революция. По телевизору показали, что мы плохо жили, а теперь будем хорошо. Только революция прошла, стало совсем не в дугу, а по ящику — те же рожи. И говорят, мол, теперь еще лучше. Только ни работы, ни страны, ничего не осталось. Ерунда сплошная. Вот теперь опять. «Пусть враг увидит себя в зеркале» — Виктор скорчил мину, передразнивая манеры Вар-равана. — Оппозиция. На деле — мразь.

— Ты же сам за них горой, — начал было я и осекся.

— Не надо. Это все так было. Игры. Теперь не до них, — жестко проговорил Виктор. Потом вдруг перешел на крик. — Ты же понимал, что они и есть эта мразь, эти уроды! Почему ты не говорил?! Они же мозги всем промывают чем-то.

— Я не знал. Я, к сожалению, многого не знаю, — тихо ответил я. — Не знал.

Он налил еще раз. Мне и себе. Допив, он швырнул стакан куда-то за деревья.

— Майер, я ни на минуту не сомневался в том, что ты прав, что мы правы. — Он, видимо, не мог произнести что-то важное. — Ну… В общем, я больше не буду ждать. Поверь, я могу сам этого… голыми руками.

Я вздрогнул от того, что кто-то положил мне руку на плечо.

— Пойдем, пусть он посидит здесь один, — Аякс стоял за моей спиной.

Виктор кивнул ему. Как знакомому. Мы долго шли не говоря ни слова. Зимнее солнце делало лес праздничным, отблескивая на снегу и покрытых инеем соснах.

— Ты, как всегда, неожиданно, — проговорил я, не глядя на Аякса.

— Ты ещё скажи — не вовремя, — усмехнулся Аякс. — Я давно к вам прийти собирался. Да вот, не успел.

— А как же Везувий? Надоело?

— Что Везувий? — не понял Аякс.

— Надоело тебе там? — пояснил я.

. — Да бог с тобой! Никуда дальше Путивля не ездил.

— Ну, не ездил, так не ездил, — мне не хотелось сейчас следовать парадоксам Аякса.

— Скажи, Аякс, неужели нужна была эта смерть? Где я ошибся ?