Голова его запрокинулась, открывая незащищенное горло.

— Я мог бы тебя убить, дурака, — прохрипел я, — но кто тогда работать будет...

Колени его начали подгибаться, но я уже не стал удерживать рвущуюся из меня ярость, ударил сильно и страшно в кровавое месиво лица. Хрустнуло еще громче. Гигант рухнул навзничь и застыл, раскинув руки.

Я сжал и разжал кулаки, в толпе ошарашенное молчание. Их богатырь, кумир всего города, превратился в кусок окровавленного мяса. Его кровь натекла даже в сапоги, а я выгляжу достаточно свежим, чтобы драться с остальными.

Успех надо закреплять, я сказал громко:

— Будем считать, что на этом остолопе я только разогрелся. Есть кто покрепче?.. А то я только в азарт начинаю входить! Теперь бы убить кого... Есть желающие драться до смерти?

По рядам прокатилось испуганное бормотание. Народец начал пятиться, головы опускают, чтобы не встречаться со мной, как в джунглях с гориллой, взглядами, вдруг да я сам захочу выбрать для драки. В задних рядах просто повернулись и убежали.

Через минуту остались только я, распростертый кузнец и двое парней явно не бойцовского вида. Испуганно глядя на меня, они кланялись и бормотали:

— Ваша милость, мы заберем его, а?.. Это наш... Мы унесем его, можно?

— Забирайте, — разрешил я. Порывшись в кармане, достал золотой и бросил на залитую кровью грудь. — Это ему на лечение. Новые зубы вряд ли вставят, так хоть хлеба ему помягче...

Церквушка выглядит еще заброшеннее, как будто после моего визита прошло лет двадцать. Но отец Шкред всё так же на коленях перед аналоем, я услышал тихие слова молитвы, священник просит дать ему силы, ну а как же, щас даст, подставляй карман.

— Приветствую, отец Шкред, — сказал я, подходя ближе. — Хорошим делом занимаетесь: просите, просите, просите... Весь мир чего-то да просит у Господа. И хотя бы один подумал что-то дать!

Он с трудом поднялся, перекрестился, меня перекрестил, но я не вспыхнул адским огнем и не превратился в летучую мышь, дабы тут же улететь через дыру в своде.

— Крамольные слова, сын мой, — сказал он с испугом. — Господу ничего не нужно от людей!

— Ну да, — возразил я. — Стал бы он человека делать от нефига... Господь у нас — деловой господь, а не развлекушник. И человек — это некий инструмент познания мира. Он много труда и озарения вложил в человека, потому вправе ждать отдачи.

Он пугливо перекрестился, я видел его взгляд и почти читал как в раскрытой книге его смятенные мысли. Вот, мол, странный человек, говорит почти по-книжному, что значит либо жил в хорошей семье, либо вообще умеет читать и писать, что вообще-то благородным людям несвойственно, держится скромно, хоть и с достоинством, о церкви отзывается с похвалой, хотя забывает перекреститься, переступая ее порог, о вере христовой тоже обронил несколько добрых слов, но как-то странно, без почтительного страха. Даже о Боге говорит, как о необходимости стране иметь на троне короля, иначе, мол, пойдут распри.

Но куда он пойдет дальше, если сейчас допускает в мыслях, речах и даже делах столько такого, что несвойственно доброму христианину?

— Святой отец, — сказал я терпеливо, — как большой знаток теологии, вроде бы помню, что у нас в Библии записано, что никто не даст нам освобождения: ни царь, ни бог и ни герой. Господь дал нам свободу выбора, так что добьемся мы освобождения своею собственной рукой. А если не добьемся, то он плюнет на такое творение, скажет: «...А я и лучше могу», и сделает. А нас обратит в прах, как не сумевших, не оправдавших...

Он перекрестился, вскрикнул шокированно:

— Сын мой, что ты глаголишь?

— Язычникам, — пояснил я, — было хорошо, у них — фатум! Рок. Всё расписано заранее, как что будет и чем кончится. Потому жулье и продумало такую штуку, как пророчества, чтобы пытаться заглядывать в будущее и узнать, что же там тебе светит и кто победит на турнире в будущем году. Увы, эти предсказания годились только для дохристианских... нехристей. В христианстве фатума нет, человек свободен, потому он и люпус эст. И нет никакой Книги Бытия, в которой записано всё грядущее. Херня всё это, даже Бог не знает, что будет. Ему самому интересно, чем всё кончится.

Он сказал шокированно:

— Как это не знает? Сэр Ричард, что вы такое говорите? Господь всеведущ!

— В сравнении с нами, — уточнил я. — Для своей собаки я тоже бог. Господь дал нам часть своей души, своего «Я», потому мы, люди, в отличие от животных властны над своим будущим. Так что, святой отец, колитесь, что мне еще надо знать об этом городе. Вообще-то у меня типа чисто утилитарная миссия: защитить госпожу Амелию, но если попутно можно как-то ослабить иго Бриклайтов, а то и вовсе сбросить — буду рад.

Он вздохнул, глаза доверчивые и напуганные, как у ребенка, подрагивающей рукой указал мне на дверь крохотной кабинки.

— Это что, — спросил я с непониманием, — исповедальня?

Он не ответил, вошел в соседнюю дверь. Я вздохнул, зашел, как он и указал, в помещение не просторнее телефонной будки, сел на единственный стульчик. За тонкой решетчатой перегородкой, что закрывает собеседника полностью, чувствовалось, как отец Шкред с тяжелым вздохом опустился на сиденье. Я слышал его дыхание, вот он высморкался, а я, даже не включая второе зрение, видел, как утерся большим клетчатым, словно шотландский килт, платком, мелькнула монограмма, затем я услышал:

— Итак, сын мой, расскажи, что тебя тревожит, что смущает твою душу?

Я невольно усмехнулся, этот простой деревенский священник знает только накатанные дороги, в семинарии обучили этой процедуре, вот и уцепился за нее.

Я ответил вопросом на вопрос:

— Святой отец, если скажу такое, вы уверены, что сможете помочь? Мир велик и сложен! Вы знаете не всё.

— Только Господь знает всё, — ответил он, я видел, как он перекрестился. — С его помощью и попробуем найти ответы.

— Это хорошо, — ответил я слишком серьезно, — когда сам Господь помогает. Это неплохой помощник. А смущают мою душу такие вот мелочи: кто виноват и что делать? И еще один вечный: как обустроить... тьфу, ладно, хрен с нею, сама обустроится, как вообще обустроить, чтобы всем было хорошо? Это не слишком простые вопросы, святой отец? Может быть, спросить что-то посерьезнее?

За перегородкой раздался скорбный вздох.

— На простые вопросы труднее всего найти ответы. А на сложные... да, на них обычно ответы лежат на поверхности. Но и на простые, и на сложные отвечать легче, если не сам ищешь, а советуешься с теми, кто видел больше, знает больше.

— Это вы, святой отец?

Снова вздох, в голосе послышалась отеческая укоризна.

— Судя по твоему задиристому тону, сын мой, ты еще во всеотвергающем возрасте. Это надо пережить... У одних он проходит быстро, это самые умные люди, у других затягивается на всю жизнь... эти люди, увы, не умнеют, не развиваются. Они могут быть очень хорошими людьми...