Отара меня не испугалась. Продолжала мирно пастись. Но все же старалась отодвинуться. Не успевали только малыши. Они были как мягкие игрушки. Беленькие и черные. Пушистые. Мохнатые ножки заканчивались еле заметными серыми копытцами. Туповатые лопоухие мордочки с черными носиками и ободками вокруг глаз, длинными ресницами. Едва приподняв верхнюю губу, они тоненько блеяли. Игриво передвигались. Подскакивали задом. Подпрыгивая на месте, отталкивались одновременно четырьмя конечностями. Убегать не спешили — около овцы чувствовали себя в безопасности.

Этим я и воспользовался. Выбрав одного потемнее, подхватил на руки и быстро пошёл прочь, не оборачиваясь. Закрывая его от отары своим телом. Неприятное ощущение гадливости поступка с лихвой компенсировалось предвкушением радости предстоящего обладания этой живой игрушкой — жалобно блеющей и дрыгающейся.

Вероятно, русская речь была ему в диковинку. Но произносимые мной слова несли в себе поток нежности и ласки. Все, на что я был способен, дать почувствовать малышу любовь и бесконечную заботу.

Его мамаша едва направилась в мою сторону, но от стада отделяться не решилась и пошла вместе со всеми.

С драгоценной ношей я стремглав бросился к ручью. Ягнёнок блеял не переставая. Даже когда мы оказались в шалаше.

— Бяша, Бяша, ну что ты плачешь? — так я сразу назвал воспитанника. — Хороший мой, не надо плакать. Мы уже дома! Здесь тебе будет хорошо!

Запихнул его внутрь. Только собирался закрыть проход, как он в прыжке попытался вырваться наружу. Своим маленьким лбом, ещё покрытым тонкой кучерявой шерстью ударил в раму. Обиделся? Мне пришлось заползти внутрь и снова взять его на руки, погладить, успокаивая.

Осмотрелся изнутри, дабы исключить любую возможность ягненку удрать. На первый взгляд все было надежно. Порадовался за свое сооружение. Снова выпустил пленника.

Он подпрыгивал, тыкался мордочкой в небольшие щели и жалобно блеял. Это напомнило мне детскую сказку о козленочке, братце-Иванушке. Но я не был серым волком и съесть его не собирался.

Нарвал травы и сделал мягкую подстилку. Стал вспоминать, чем питаются овцы. Осторожно выбрался из шалаша, плотно прикрыл дверь. Казалось, Бяша смирился. Я набрал в поле разнообразных растений, лопухов и неизвестных мне цветов. Все это просунул ягненку. Бесполезно. Подумал о том, что надо в чем-то принести воды. Побежал домой.

Была пора обедать, и мать усадила меня за стол. Удивилась, куда это я так спешу. Неужели появился приятель, который так сильно меня заинтересовал?

Когда она вышла помыть посуду, я тайком заглянул в буфет. Нашёл старую эмалированную миску, прихватил горбушку белого хлеба. Я видел, как его уминали монгольские лошади.

Когда вернулся, Бяша лежал на подстилке. Он продолжал периодически звать своих. Но уже негромко и нечасто. В миску я набрал воды. Осторожно поставил ее внутрь и через щель протянул хлеб. Ягнёнок не реагировал. Я подумал, что это от пережитого волнения. Решил подождать, пока он успокоится.

Теперь мне было о ком заботиться, с кем делиться своими мыслями и желаниями. Он был такой милый и нежный! Я прижимался к нему щекой. Вдыхал запах шерсти, наполненный ароматом лугов и живым теплом подшерстка. Ощущал ягненка членом своей семьи. Не той, что оставалась дома. А новой — взрослой. Где на меня возлагалась куча обязанностей, и я был готов с ними справляться.

Закинув на плечо самострел, и проверив нож, отправился на охоту. Снова палил по сусликам, ловил стрекоз, пускал корабли. Но все это время чувствовал небывалую ответственность. Меня ждали! Предвкушение встречи с ягненком учащало дыхание, наполняло грудь необъяснимой радостью.

Гуляя, подсознательно оттягивал счастливый момент возвращения. Делал вид, что меня что-то задерживает. В надежде ощутить встречу как можно полнее. Насыщенней от долгого расставания. Уповал, что, соскучившись, и ягнёнок будет мне рад. Строил планы на следующий день. Как ночью открою холодильник и отолью в маленькую баночку молока, чтобы утром принести в шалаш. Ягнёнок к тому времени уже проголодается и с аппетитом набросится на еду.

Солнце начало садиться, зажигая верхушки сопок. Поселок был ещё в ярких лучах, а русло ручья уже погрузилось в полумрак. Граница света на глазах отползала вверх по склону сопки.

Выйдя на косу, я не услышал знакомого блеяния. Подумал, что мой приятель привык и, наевшись травы, улегся отдохнуть. Но неожиданно в голову пришла мысль о том, что он мог ненароком сбежать или кто-то его похитил. Последнее моментально переросло в образ хищника. Лисицу или, скорее, волка. Волнение заставило поторопиться.

Сквозь отверстия в шалаше я увидел мохнатое тельце и успокоился.

— Бяша, Бяша…

Ягнёнок приподнял голову и посмотрел в мою сторону, заблеял. Он отзывался! Я был счастлив. Залез внутрь, прижал детеныша к себе. Стал целовать его в мокрый носик. Ласково трепать махровые ушки. Затем вылез, чтобы поменять воду. Наклонился к ручью и…

В этот момент произошло нечто ужасное. Трава на противоположном берегу в центре раздвинулась. Из полумрака в обрамлении вздыбленной мохнатой шерсти на меня смотрела огромная звериная голова. Гораздо страшнее той, что я мог себе представить. Наступающая ночная мгла придавала ей коричневый оттенок, окружала углубляющим матовым ореолом, увеличивая в размерах. В мыслях пронеслось — медведь! Он казался призраком, рождающимся из темноты. Словно прибрежные заросли ощерились на меня этой страшной мордой. Два жёлтых немигающих глаза пронзили насквозь. Я остолбенел. Зверь двинулся к воде, и я увидел его продолговатое тело. Это был тот здоровенный монгольский Красный пёс! Вожак стаи. Из приоткрытой пасти шёл монотонный рык. Клокотание было настолько ровным и однообразным, что походило на работу двигателя.

Земля закачалась. Меня шатнуло назад, словно машина задрала нос, резко поднимаясь в гору. Инстинктивно уперся руками в песок позади себя. Голова пса бесшумно скользнула вверх. Я запоздало сообразил, что это был прыжок. Не мог пошевелиться. Пёс оказался рядом. Его приземление было бесшумным. В голове роились мысли о наличии поблизости всей озлобленной стаи. Десяток рычащих собак вот-вот раздвинут траву оскаленными мордами. И по сигналу бросятся на меня.

Но пока Красный пёс оставался один. Медленно надвигался. Словно давая мне время ощутить весь ужас происходящего. Отодвигаясь на локтях, я уклонялся назад, пока мои ноги не вытянулись. Двигать ими я не решался. Ружье ударилось прикладом и свалилось с плеча. О ноже я забыл. Да, если бы и помнил, то не было сил вытащить его из ножен.

Продолжающийся рык оглушал.

Застучало в висках.

Мама, мамочка, мамуля…

Отрывок далекой песни возник в памяти:

— Баю ба-юшки баю,

Не ложи-ся на краю,

Красный пёс захочет есть,

Нашу де-точку унесть…

Вот он. Рок судьбы. Песня стала реальностью. Я чувствовал горячее дыхание собаки. Раскаленный жар бил меня в лицо. Светящиеся круглые глаза полны холода. Словно неживые. Застывшие как пришитые мутные янтарные пуговицы. Беспощадные, ничего не чувствующие и не понимающие. Глаза — убийцы. И только малюсенький черный зрачок едва заметно пульсировал жизнью в глубине студенистой мерцающей желтизны. Пытался связаться со мной. Проникнуть в мои мысли.