О сватовстве царя к своей племяннице королева Елизавета не помянула ни разу. Слава Богу, шутейного сватовства не будет. Но будет выиграно время, а оно дороже пушек.

К частному послу, или к купеческому проведчику Герберштейну, царь Иван приставил бояр – Бориску Годунова и молодого Шуйского. Через неделю проведчика, совсем ослабевшего от баб, вина и иных угощений, утолокали на корабль армянского купца и отправили через реку Оку на Волгу. Волга как раз упиралась в персидское море с названием «Каспий».

У города Казани проведчик очухался. Написал латиницей краткую бумагу, в коей доложил, что «у царя Ивана вылито шестьдесят новых пушек, а ядра к ним – чугунные, по шесть фунтов весом. Ядер много». Бумагу засунул за голенище нанятый для такого дела казанский татарин, обедневший на войне с русскими ветлужский мурза. Он должен был, получив от Герберштейна три серебряных шиллинга, доставить бумагу за Можай, к польским воинским постам. Там ему дадут еще три серебряных монеты.

Татарин коня пожалел и доехал только до Москвы. Там после казанской войны проживало много татар, и проживало в немалых чинах. Бумажку Герберштейна земляки татарского гонца тотчас передали царю Ивану. Тот строго велел представить гонца перед его очами, и немедля.

Стрельцы провели обмягшего телом татарина в молельную палату московского царя.

– Зачем так сотворил? – грозно спросил царь Иван бедного татарского мурзу. – Зачем иноземца обманул?

Говорили меж собой по-татарски.

Мурза, стоявший на коленях, поднял голову. Резко ответил:

– Тебя, Ак Сар, продают, значит, и меня продают. Теперь – так!

– Теперь – так! – согласился царь Иван. – Встань с колен, сядь рядом. Чего хочешь: землю али деньги?

– Акша мен берш.

Царь Иван расхохотался, хлопнул татарина по плечу, крикнул в открытую дверь палаты:

– Эй! Мен безмен берш, акша берши!

На безмене татарскому мурзе завешали три фунта серебра. Монеты, правда, сыпали разные – и размером и ценой, – но ведь сыпали серебро. Был мурза, стал мурза баш. Три фунта серебра стоило большое село, с выгонами и выпасами. И с работными людьми.

Пока вешали серебро татарину, племянник боярина Шуйского, видом как хан Кучум и с таким же свирепым лицом, переоделся в татарское платье и при двух заводных конях да при подлой, доносной бумаге Герберштейна помчался в сторону Можая, искать встречи с польскими аванпостами.

…Шестьдесят новых пушек царь Иван не имел. Только двадцать. Пушкарь Никита Ломов да сотня мужиков с телегами и тягловыми конями по ночам таскала эти двадцать пушек и повозки с ядрами вокруг Москвы. Туда, куда днем Бориска Годунов да Шуйский привезут пьянствовать клятого иноземца. Пусть считает и складывает одно и то же число.

Донос посла Герберштейна наделал много добра для сдерживания войск католической коалиции. Шестьдесят новых пушек в обороне – это сила. Трижды подумаешь да семь раз отмеришь, прежде чем начинать наступление…

Когда Бориска Годунов да молодший боярин Шуйский явились к царю доложиться, как проводили Герберштейна и как провели его насчет пушек, Иван Васильевич вдруг мечтательно улыбнулся:

– Шестьдесят пушек могли бы остановить все войско Мамая, будь они тогда у великого князя Дмитрия Донского…

* * *

Началось лето, а войска коалиции стояли на позициях в бездействии, проедались. На разоренных ими же западных русских землях с весны вороньего гнезда не найти, не то что курицу. Подвоз войскам хлеба и мяса из тыловых провинций Европы превратился в злую, драчливую торговлю. За каждый кусок съестного припаса теперь с полков требовали деньги сразу, а не потом…

На военных советах безбожно ругали английскую королеву, вздумавшую на старости лет играть в свадебные игры. Правда, говорили только «королева». Но добавляли такие словеса, что и ночью в трактире редко услышишь.

А по ночам из каждого полка в тыловые города и селенья отправлялись фуражиры. Полковники теперь мудро спали по ночам, веля ординарцам их не будить, «хоть сам король прискачет». Ведь полковые фуражиры отправлялись в тыловые поселения без денег, но с оружием. Грабить. Полковники такого слова знать не желали. Полковники желали жрать.

Жрать хотелось всем. И все почти вслух роптали, что пора бы такую войну кончать. Воюют же не за смерть, а за жизнь. А какая тут жизнь, если не выпить, не перекусить! Пора кончать войну…

На Москве дела двигались. Но как-то несообразно быстро и криво. Царь Иван распустил опричнину – и тут же снова собрал своих головорезов, образовав из них три новых стрелецких полка. Новые полки встали на западном крае обороны, перед Можайском.

Правда, новые воинские части получали двойное довольствие, но темную власть уже потеряли. Зато обрели право – умереть за царя.

Сытые новодельные стрельцы умирать не желали. И ради поминания прежней хорошей жизни ходили по пять-шесть человек в польские линии и ловили там по ночам голодных полковников и прочих командиров. Прятали пойманных у себя в обозах и требовали выкупа. Для новодельных стрельцов война шла замечательно.

* * *

Граф Саутгемптон в начале июня заехал во дворец графа Эссекса в самый полдень. Карета застряла среди бревен, досок и кирпичных куч.

Получив деньги от господина Эйнана как бы на личные нужды, граф Эссекс, дабы отвлечься от клятой и малопонятной политики, взялся достраивать левое крыло своего дворца. В тот год на острове Англия строились много и быстро, работных людей не хватало. Граф Эссекс начал платить каменщикам и плотникам в полтора раза больше, чем платит государственная королевская верфь, и к нему набежало много мастерового люда.

За работу государственной верфи отвечала семья Саутгемптона. Молодой граф был отправлен отцом образумить своего друга и вернуть на верфь плотников.

Когда графу Эссексу доложили о приезде партнера по заговору, он сидел у накрытого стола. На обед граф решил испробовать копченую голову кабана, тайно убитого его егерями в чужом, Йоркском, лесу. Голова кабана отчего-то пованивала, и граф пил испанское вино, пытаясь отдалить момент, когда надо брать нож и резать мясо. Или кожу. Чего там больше на голове кабана?

– Наши верфи скоро остановятся, – сообщил граф Саутгемптон, усаживаясь за стол. – Верни назад хоть половину плотников.

Граф Эссекс, не ответив, отрезал кусок копченой кабаньей шеи и сунул в рот. Прожевал. Вроде съедобно.

– Адмиралтейство завтра пошлет гонца в Виндзорский замок с отчетом о количестве готовых кораблей. Два корабля недостроены. По твоей вине. «Корова» взбрыкнется и лягнет. Сначала меня, а потом и тебя.

«Коровой» заговорщики прозвали королеву.

– Выпей вина и помолчи, – граф Эссекс подходил к той стадии дневного опьянения, когда хочется орать, драться и командовать.

Граф Саутгемптон пожал плечами, выбрал из бутылок на столе французское вино, налил половину серебряной кружки и выпил. Сказал вроде в пустоту: