Обычно Гендельсон совсем не возражал, чтобы ехать позади, это как раз нормально для вельможи посылать вперед всякую челядь, дабы искали для него короткий путь, удобные броды, а на постоялый двор неслись сломя голову и заказывали еду, постель и девок для сугрева постели, но сейчас догнал меня почти сразу, поинтересовался крайне напряженным голосом:

— Вы уверены, что деревня там поблизости?

— Не уверен, — ответил я. — Но вы можете спросить у дамы, что у вас за спиной.

Он буркнул:

— Какая она дама… Но воде бы деревня поблизости…

— Это ее родная деревня, — объяснил я.

— Но разве нам не она нужна? Вернуть этого ребенка родителям…

Я поинтересовался ядовито:

— А если снова ее в жертву? Тут еще те родители… Да и жених просто прелесть!

— Но дракон, божьими молитвами, убит, — сказал он нерешительно.

— А засуха?.. — ответил я сердито невольно пощупал на поясе свою увесистую божью молитву. — Или напротив, проливные дожди? Прилет саранчи?

Он возразил строго:

— И засуху, и прилет саранчи господь посылает нам как испытание. Мы должны все принимать со смирением, не роптать, а трудиться больше и лучше. И ни в коем случае не пытаться откупиться, как делают эти погрязшие в невежестве дикие люди, заблудшие души… Откупиться от демона, порождения ада!

— Бог далеко, — ответил я. — А демон вот он. Бог не защитил их, когда дракон пожирал целые стада, обрекал деревню на голод. Вот и пытаются, как могут…

Он сказал, возвысив голос:

— Наш господь своего сына послал на крест, на мучительную смерть! Сказал тем самым, что Христос искупает все грехи и что этой великой жертвой он закрывает всю историю человеческих жертв!.. Отныне никто и нигде не имеет права приносить человека в жертву. Христос был последней жертвой!.. Но это невинное дитя, тут вы, к сожалению и моему стойкому удивлению, в чем-то и как-то краем несколько правы. Нельзя возвращать этого ребенка в родную деревню. У слабых и нестойких будет велик соблазн принести ее в жертву снова… уже по другому поводу. Лучше оставим ее в ближайшем городе, поручив заботу о ней чистой благочестивой женщине, набожной и опрятной…

— Аминь, — сказал я. — Но пусть едет на вашем коне, сэр Гендельсон. Нет, я ничего не имею в виду, просто у вас конь получше моего.

Но, протрезвев, я начал посматривать на девчушку уже без прежней ласковости. Она не виновата в случившемся, но нам, если честно, и так слишком долго везло. Избегая деревень и городов, мы избегали опасности, но сейчас сами идем навстречу немалому риску. В городке вполне могут быть отряды Тьмы.

К счастью, господь, по мнению Гендельсона, не стал испытывать нашу волю и стойкость в долгом путешествии втроем. Ведь ночевка в душной летней ночи с голой женщиной, такой аппетитной и лакомой, могла бы стать серьезным испытанием нашей добродетели. Я уже представил, как она голая… ну, пусть не голая, а в моем плаще начинает помогать с костром. Встает на четвереньки и старательно раздувает огонь, плащ обязательно соскользнет…

Часа через три-четыре непрерывной езды я начал подумывать о привале. Небо уже окрасилось в кровавый цвет, багровый шар быстро опускался за лес, а в мозгу чередой проносились скабрезные картинки на предмет ночевки. Но очень вовремя вдали показался небольшой городок. Он был огорожен высоким частоколом из добротных бревен, что говорило либо о нехватке камня, либо о молодости самого городка.

— Успеем до темноты? — спросил я Гендельсона.

— Должны успеть, — ответил он замученным голосом.

— Если коню тяжело, — сказал я заботливо, — то переночуем здесь, а уже утром…

— Нет, — отрезал он, словно уже горел в аду. — Нет! Мы приедем туда, даже если будет полночь.

К воротам вела свежеутоптанная дорога, по обе стороны паслись коровы, овцы, козы, а чуть дальше чернели распаханные на зиму пашни. Типичный город тех времен, по нашим понятиям — не совсем город, ибо жители выходят работать сюда, на поля по эту сторону стен. Здесь пашут и сеют, пасут скот, заготавливают бревна, шарят по окрестным лесам в поисках грибов, ягод, орехов, каштанов, птичьих гнезд…

Но ворота массивные, из цельных бревен. Правда, распахнуты настежь, сверху широкий навес для лучников, десятка два поместится, а это немалая сила, по бокам башенки, где стража может укрыться в дождь или вьюгу.

Мы проехали под низкой аркой, мне пришлось склонить голову. Дома стоят вплотную, земля утоптана до твердости камня. Все пространство освещено. Как огромной круглой луной, так и оранжевым светом из окон.

Масла в светильники не жалеют, подумал я. А вот свет от восковых свечей, их тоже немало. Город не спит, хот уже за полночь.

Я в который раз напомнил Гендельсону, что мы двигаемся по занятой противником территории. Потому здесь ни в коем случае нельзя орать молитвы, а лучше их шептать про себя, нательный крест лучше спрятать, все равно он никуда не денется, а вынимать и показывать его всем — это свойственно лишь дураку-вельможе, но недостойно благородного рыцаря.

Однако едва только въехали в город, он тут же грубо заорал одному из прохожих:

— Эй, морда!.. Здесь есть постоялый двор?

Прохожий остановился, с интересом оглядел закованного в железо человека. Сплюнул его коню под ноги, подумал, ответил неспешно:

— Есть… Как не быть? У нас хороший город.

И ушел. Гендельсон вскипел, пустил коня вперед, ладонь начала искать плеть. Я перехватил его за руку.

— Эй, милорд!.. Вы в чужом городе!

— И что? — прорычал он злобно. — Простолюдины всегда и везде должны… да, должны!

Я сказал с нажимом:

— Да? Пусть только в моих владениях чужой барон посмеет обидеть моего простолюдина!.. Ему придется прожить остаток дней калекой. Чтобы все знали и видели.

Он посмотрел на меня, его рык перешел в ворчание. Наши кони шли рядом, горожане уступали дорогу, но без робости. У многих из-за плеч выглядывали рукояти мечей, луки и стрелы, на поясах кинжалы, ножи. Неожиданно он сказал:

— А что, у вас есть простолюдины?

— Есть, — ответил я. — Могу добавить, что я их всех не знаю в лицо. Кто-то из них может быть и здесь…

Эта идея пришла неожиданно. В самом деле, мог бы кто-то из моих ганслегерных владений приехать сюда, продавать, скажем… ну, что-то продавать, обменивать шило на мыло?

— Тогда, — сказал Гендельсон с отвращением, — вы кого-то из рыцарей… ограбили? Лишили рыцарских привилегий?

— Не болтайте, — посоветовал я. Добавил многозначительно: — Да не болтаемы будете.

Гендельсон умолк, хотя раздвигал грудь и бросал на меня грозные и высокомерные взгляды. Этот городок разительно отличался от Зорра и даже от владений Нэша пестротой и каким-то подчеркнутым весельем. Что-то типа: гуляй, Вася, все одно помрем. Во всех окнах свет, это ж сколько свечей надо зажечь, неужто завтра уже зажигать не надеются, на улицах полно пьяных, а крепко вооруженные всадники нам встречались на каждом шагу, и никто не собирался уступать дороги. Я всякий раз дергал коня Гендельсона за повод, по мне так дорогу уступает тот, кто умнее, и мне плевать, что обо мне подумает высунувшийся из окна мордастый лавочник… как и тот лавочник, коня которого сейчас держу за повод.