Выглянул.

Несколько.

Четверо.

Егор говорил, что они по одиночке охотятся, как львы.

Что у каждого территория, и каждый ее охраняет. А тут сразу четверо. Стоят. Не шевелятся. Прямо перед аптекой. Курка нет. Я оставил его у стены. Сидеть.

Куски. Большие, рваные. Черные.

А Курка нет.

И страх.

Гладкое жирное лицо, распухшие красноватые суставы. Лапы со сросшимися длинными пальцами. Мясо…

Что-то воткнулось в спину, между лопатками, стало скручивать, холодно. Тошнит.

Выглянул еще.

Эти сдвинулись. Ближе. Стали ближе, я уже их даже почти слышал…

Солнце зацепило антенну на крыше, потянуло ее книзу.

Заметили. Но наверняка еще можно уйти. Успею. К черту. Уйду к северу, стану жить. Нетрудно найти. Трубу. Какую-нибудь трубу на окраине. Обустроиться. Крыс ловить. Или лягушек. Жить.

Никогда не думал, что может быть по-другому. Без оружия, без пороха.

Потихоньку.

Гомер всегда говорил, что выбора нет. Что я такой родился и что по-другому никак. У каждого свое предназначение, и в сторону не свернуть.

А я и не пробовал.

Запад. Правильно никто сюда не ходит. Правильно. Тут начинаешь сомневаться. Сомнение – это и есть корпускула дьявола. Уверенность – искра божья. Только тот, кто верит в себя, может победить. Я прошел. И я вернусь. Вытащил цилиндр. Он еще хранил холод, приложил к голове.

Ничего. Сейчас, сейчас…

Прав Гомер, по-другому нельзя.

Выглянул.

Еще ближе. Заметили. Уже не отпустят.

Мне стало легче. Не отпустят.

Свинтил крышку. Вытащил шприц. Тяжелый и тоже холодный. В бедро, нужно колоть в крупные мышцы. Поехали. Надавил на поршень.

Холод.

Две минуты. Старший говорил, что начинается через две минуты. Но он не говорил, что это будет так больно.

Нельзя двигаться слишком резко, могут связки порваться. Надо плавно, очень плавно. Нельзя ни во что врезаться – разобьешься. А еще нельзя…

Холод потек по ноге. Вниз к ступне. По кости. Сначала мне показалось, что кость взорвется, вырвется через мясо и кожу, боль ударила в колено, и я едва не заорал. Но это было только начало.

Холод пополз вверх. Тазобедренный сустав, позвоночник, ребра, лопатки, шея…

Наверное, я отключился. Волна дошла до черепа, в мозг врубился гвоздь, распустился там стальным цветком. Ослеп. Это была не отключка, просто погасли глаза. Давление. В уши, в нос, голова взорвалась и разлетелась в разные стороны, миллионом кусков, и к каждому была прикреплена ниточка – для того, чтобы они смогли вернуться обратно.

Боли не было.

Слух, он вернулся первым, и вдруг я услышал. Мозг немного сдвинулся вперед, и я услышал.

Шорохи. Листья по крыше, переругивание летучих мышей. Вода. Обрывки этих звуков смешивались в незнакомую мелодию, красивую и необычную. Люди. Люди так не могли, слишком красиво. Это разговаривали они. Сумраки переговаривались между собой, и язык их походил на песни ангелов, хотя сам я никогда не слышал.

Я открыл глаза.

Мир сделался красным. Не из-за солнца. Глаза. Сосуды полопались. Видимо, не только мелкие, но и крупные. Пульсы. Они прорезались везде, от ушей до пальцев ног. Я стал видеть дальше и четче. Трещины на стенах. Паутину, болтающуюся на фонарях, рисунок, сделанный карандашом на стене дома напротив.

Сумраков.

Они стояли вокруг. Неподвижно. Засохшие деревья. Смотрели, не на меня, в стороны, не замечая. Похожие. В обрывках грязного тряпья, с веревками вокруг туловищ. Переговаривались.

Тот, что стоял справа, сделал шаг. Он очутился рядом со мной, но в этот раз я видел, как это произошло. Четыре мягких и одновременно неуклюжих, враскачку, шага, раз-два-три-четыре и протянул лапу. Браслеты. У того, в аптеке, были часы, у этого браслеты, несколько штук, от запястья до локтя. Коготь почти коснулся моего лица.

Рот маленький, вцепляться не могут, могут только жрать. Убивают по-другому. Затем жрут, отдельно. Мясо…

Браслет. Тот самый, который нашел Курок. Зря он взял браслет, нельзя из могилы ничего брать…

Ярость залила привычной волной, я сделал выпад, вперед и чуть вверх, секирой, даже не рубил. Попал в локоть, в распухшее сочленение, в сустав, затем сразу в бок. Лапа разорвалась, и пока она падала, медленно, переворачиваясь и сжимаясь, я нанес еще удар.

Мир тек мимо за красной пеленой ускорения, движения распадались на отдельные мелкие составляющие, каждый жест был самостоятелен и при этом каким-то образом сливался с остальными… Передать сложно. Резкость исчезла, удары были не ударами, а плавными касаниями. Секира коснулась сумрака под правым плечом, он вздрогнул и сделал шаг назад. Рана разошлась, и через несколько долгих мгновений показалась кровь, ленивая и густая. Сумрак издал равномерный шорох, его товарищи ответили, я прыгнул вперед, в ушах неожиданно свистнул ветер.

Секира описала сияющий полукруг, голова урода отделилась от тела, покатилась. Оставшиеся обменялись безразличными шепотками и сдвинулись ко мне, двое по флангам, один в центре.

Я отступил. Не ожидал, что схватка будет выглядеть так. Мне представлялись скорости, погоня, прыжки, уклонения. Ничего подобного. Схватка с сумраками в режиме ускорения походила скорее на шахматы.

Тот, что справа, сделал свой ход. Взмахнул лапой. Метил явно в горло, но я уклонился легко, всего лишь наклонив голову. Сумрака повело, он потерял равновесие, и я тут же пустил ему вдогонку секиру. Лезвие чиркануло по костистой спине, срезало кожу. Сумрак выпрямился.

Я отпрыгнул.

Сумраки замолчали. Двое стояли, окаменев и чуть набычившись, третий шевелился. Ворочал головой, стараясь поглядеть на спину, с которой я срезал изрядный лоскут кожи. Сумраки не торопились. И неожиданно я понял – препарат разогнал меня до скорости, на которой сумрак казался ощутимо меня медлительнее. И это давало мне преимущество, причем значительное. Снял с плеча карабин.

Раненый сумрак улыбнулся мне в глаза. Улыбнулся. Он должен был кричать от боли, он должен был кататься от боли по брусчатке, а он, наоборот, улыбался. Дальше произошло ужасное, сумрак скрючился, дотянулся до лоскута, уцепился за него покрепче и дернул. Я услышал, как пронзительно затрещала шкура, как хихикнул сумрак, разглядывая собственную кожу, как одобрительно зашуршали остальные, и вдруг я почувствовал в руках карабин и выстрелил.

Первый раз я видел, как летит картечь. Она выплеснулась из ствола горячим выдохом, разошлась в зонтик, врубилась в чудовище.

Хорошая картечь, изготовленная Петром, мягкий свинец снаружи, твердый уран внутри, двойной заряд пороха. Почти в упор. Верхняя часть туловища разлетелась в рваные лохмотья, ноги еще продолжали стоять.