Щиколотка Мелани все еще беспокоила ее, когда она вернулась в Лос-Анджелес в начале сентября. Она причиняла ей боль все два месяца, что она провела на гастролях. В Нью-Орлеане она ходила на прием к врачу и еще один раз вместе с Томом, когда он прилетал к ней в Нью-Йорк. Оба ортопеда сказали, что со временем все пройдет. В ее возрасте большинство травм заживают быстро, но даже для нее оказалось слишком тяжело в течение двух месяцев скакать по сцене и разъезжать по всей стране, давая по одному, а порой и по два концерта за вечер. Наконец, вернувшись в Лос-Анджелес, она пошла к своему доктору, и он сказал, что нога заживает, но не так хорошо, как должна бы. Он сказал, что это из-за того, что она очень много работает. Ничего нового она не услышала. Она рассказала ему о гастролях и к каким она прибегала уловкам, чтобы обыграть свою травму на сцене. Он пришел в ужас. Она все еще носила черный ботинок. Нога не болела только тогда, когда она была в нем. На сцене даже в простой прогулочной обуви, без каблуков, щиколотка нестерпимо болела.

Том расстроился, когда, уйдя от врача, она позвонила ему.

– Что он сказал?

– Что мне нужен отпуск или, может быть, мне следует уйти на пенсию, – отшутилась Мелани. Она все еще по привычке сравнивала Тома с Джейком: Том хотел знать про нее в подробностях все, даже то, что сказал доктор, когда сделал ей очередной рентгеновский снимок. Джейку и в голову не пришло бы спросить о таком. – На самом деле, – ответила она, посерьезнев, – врач говорит, что трещина все еще есть, и если я не отдохну, то мне грозит операция и штыри в ноге. Думаю, мой выбор за «отдохни». Дел на сегодняшний день у меня не очень уж много. – Том рассмеялся.

– С каких это пор у тебя «не очень уж много» дел? – Обо всем, что было запланировано, она действительно позаботилась еще вчера, не успев вернуться с гастролей.

Джанет задала ей те же вопросы. Мелани не стала скрывать, что врач считает, что все обойдется, но только если она не отправится опять на гастроли. В противном случае ее ждут серьезные проблемы.

– Кажется, это уже начинает становиться серьезной проблемой, – небрежно ответила мать. – Нога постоянно распухшая. Ты сказала об этом врачу? Ты даже не можешь надеть нормальные туфли. Сколько можно развлекать зрителей байками и выходить к ним в таком глупом виде?

Мелани приняла настоящий глуповатый вид и ответила:

– Я забыла.

– Пора бы повзрослеть к двадцати-то годам, – проворчала Джанет. От Мелани не требовалось стать совсем-совсем взрослой. В чем-то она все еще оставалась ребенком. Это было частью ее очарования. Вокруг нее всегда были толпы людей, которые о ней заботились. С другой стороны, за годы тяжелого труда и жесткой дисциплины в погоне за карьерой она была гораздо взрослее многих своих сверстников и уже сформировалась как личность. В ней одновременно уживалась светская дама и очаровательное дитя. Ее мать в душе предпочла бы, чтобы она навсегда осталась ребенком. Это давало ей всю полноту власти над ней. Но, несмотря на усилия Джанет сохранять верховную власть, Мелани взрослела и становилась полноценной женщиной.

Выполнив долг перед командой и не сорвав гастроли, Мелани стала усердно лечиться. Она посещала физиокабинет, делала все упражнения, которые ей предписывали врачи, и делала на ночь примочки. Ноге становилось лучше, но она все еще боялась надевать туфли на каблуках, и когда долгое время проводила на репетиции стоя, нога начинала болеть… И вот однажды, промучившись ночью без сна, гоняя мысли по кругу, она решилась на этот звонок. Имя и номер телефона лежали у нее в кошельке с тех пор, как она в мае уехала из Пресидии. Она договорилась о встрече днем на следующий день, поехала и никому ни о чем не сказала.

Человек, на встречу с которым она приехала, оказался маленьким толстячком с лысой головой и добрыми глазами. Они долго разговаривали, и в Голливуд Мелани вернулась плача. Это были слезы любви, радости и облегчения. Ей надо было найти ответы. А его предложения были хорошими. Его вопросы, которые он задавал ей, спрашивая про ее жизнь, погрузили ее в глубокие раздумья. В тот день она приняла только одно решение. Она не знала, сможет ли осуществить его, но она пообещала ему и себе, что она постарается.

– Случилось что-то плохое, Мел? – спросил ее Том, когда приехал за ней, чтобы вместе поужинать. Они поехали в свой любимый ресторан суши. Это было тихое, симпатичное местечко, где вкусно кормили. В ресторане царила невозмутимая японская атмосфера. Мелани посмотрела на него через стол и улыбнулась.

– Нет, хорошее, я думаю. – И она рассказала ему о встрече, которая у нее состоялась днем с отцом Каллагеном. Она сказала, что это Мэгги дала ей номер его телефона, когда Мелани выразила желание стать волонтером. Под его началом работают два сиротских приюта в Лос-Анджелесе, и он возглавляет миссию в Мексике. В Лос-Анджелесе он проводит только часть времени. Ей очень повезло, что она ему позвонила сейчас. Завтра он уезжает.

Она рассказала Тому о его работе. Она в основном была связана с брошенными детьми, молоденькими девочками, которых он вытаскивает из борделей, с ребятами, которые с семи-восьми лет продают наркотики. Он находил им жилье, кормил их, любил и изменял их жизнь. Он организовал убежище для женщин, подвергшихся домашнему насилию, и помогал строить госпиталь для ВИЧ-инфицированных. Но его истинной любовью было то, что он делал в Мексике. Он занимался этим вот уже более тридцати лет. Мелани спросила его, чем она могла бы быть для него полезна. Она хотела предложить свою помощь в Лос-Анджелесе и подумала, что он попросит ее подписать чек, чтобы оказать финансовую поддержку его миссии в Мексике. Вместо этого он улыбнулся и пригласил ее приехать и навестить его там. Он сказал, что, по его мнению, это весьма пойдет ей на пользу. Эта поездка может дать ответы на те вопросы, которые она задает сейчас ему и себе. У нее было все, о чем только можно мечтать в этом мире, – успех, известность, деньги, хорошие друзья, преданные фанаты, мама, которая все делает для нее, независимо от того, хочет дочь этого или нет. У нее был понимающий ее молодой человек, действительно хороший парень, которого она любит.

– Так почему я так несчастна? – спросила она священника. По ее щекам катились крупные слезы. – Иногда я ненавижу то, что делаю. У меня возникает такое чувство, словно я кому-то принадлежу, но только не себе самой. И я обязана выполнять их желания, делать все только для них… и эта чертова щиколотка, которая вот уже три месяца изводит меня. Я проработала с больной ногой все лето, и теперь она никак не может зажить. Моя мать злится на меня из-за того, что я не могу выходить на сцену на каблуках и порчу все своим видом. – У нее все перепуталось в голове, и мысли сыпались, словно кубики из детского самосвала, и падали в беспорядке. Она могла сформулировать их, но не могла разобраться с ними и извлечь пользу из своих рассуждений. Отец Каллаген протянул ей несколько бумажных салфеток, чтобы она высморкалась.

– Чего ты сама хочешь, Мелани? – тихо спросил он ее. – Не думай сейчас о том, чего хотят от тебя другие. Твоя мама, твой агент, твой парень… Чего хочет Мелани Фри?

Не успела она подумать, как слова сами вырвались у нее: