– Уиллоу, – сказал он. – Не надо.

– Ты и раньше это говорил, – заметила я. – Не надо что? Не знаю, как мне себя чувствовать теперь.

– Я не пытаюсь указывать тебе. Я просто хочу, чтобы ты знала… все нормально. Нормально, что ты рассказала мне, – он сжал зубы. – Я хочу убить этого подонка, врать не стану. Я хочу отследить его задницу и… – он вдохнул воздух через нос. – Но я ничего не стану делать, если ты против, хорошо? Обещаю.

По щекам потекли слезы, и я прерывисто вздохнула.

– Спасибо, – прошептала я.

Терпение Энджи лопнуло. Она обняла меня и тихо сказала Айзеку:

– Я позабочусь о ней.

Он колебался, словно не хотел покидать меня ни на секунду.

– Спасибо, – он повернулся ко мне. – Напиши мне позже.

– Напишу.

Мы наблюдали, как он вышел в это холодное утро и направился к пикапу. Руки засунуты в карманы, шея втянута в плечи.

Как только пикап уехал, Энджи развернула меня лицом к себе.

– Расскажи мне правду, – сказала она, откидывая локон запутанных волос с моего лица. Никогда не слышала, чтобы она говорила так серьезно и твердо. – Он причина, по который ты так выглядишь?

Я покачала головой.

– Нет. Он причина, по которой я не выгляжу хуже.

Голос дрогнул. Полились слезы. Энджи крепко обнимала меня за трясущиеся плечи.

– Пойдем, давай отведу тебя наверх.

Она провела меня в свою комнату на втором этаже. Из коридора, из комнаты за спальней родителей слышался шум проточной воды. Собака, красивый ирландский сеттер с пушистой золотисто-коричневой шерсткой, прыгала за нами по ступеням.

– Баркли, нет, – сказала ему Энджи, но он все равно протиснулся в комнату.

– Мама готовится к работе, – сказала она, закрывая за нами дверь. Я с сожалением поняла, что не знала, чем занимаются ее родители. Я так и не спросила.

Когда я вошла в комнату Энджи, моя и так больная голова закружилась. Я именно такой ее и представляла: полной поп культурного китча. Постеры неизвестных альтернативных групп, о которых я никогда не слышала. Постер Эммы Уотсон в роли Гермионы. Три отдельные полки, забитые романами, комиксами и многочисленными рядами манги. На полу валялась одежда – футболки Энджи с надписями.

Она усадила меня на черное покрывало. Баркли сидел и наблюдал, как его человек бродит туда-сюда передо мной.

– Я даже не знаю, что делать. Мне нужно что-то рассказать маме, хорошо? Ты плохо себя почувствовала после репетиции? Поэтому оказалась здесь? И?..

– Не знаю, – ответила я.

Энджи встала на колени у моих ног и взяла меня за руки.

– Что произошло, Уиллоу? Забудь обо всем остальном. Что произошло? Расскажи мне обо всем.

Я рассказала ей обо всем.

В отличие от вчерашней взрывоопасной ярости, сегодня историю прерывали тихие икающие всхлипы. Рассказать Айзеку было все равно что бросить гранату сквозь лед и немоту, разрывая на мелкие осколки. Рассказать Энджи – значит просто позволить словам выпасть из дыры, оставшейся после взрыва.

Энджи сидела на кровати рядом со мной и плакала.

– Тебе нужно вызвать полицию, – сказала она. – Тебе нужно выдвинуть обвинения.

– Не могу. Это произошло девять месяцев назад.

– Не имеет значения.

– Я уничтожила все улики, а у него моя фотография.

– Уиллоу, ты должна…

– Я не должна ничего делать, – ответила я. – Я не могу… Боже, я… я чувствую себя такой грязной.

– Он грязный, – выплюнула Энджи. – Он отвратительный, злой, презренный, бесчеловечный монстр. Это ему нужно стыдиться. Это он… – ее голос сорвался, и она покачала головой. Энджи вытерла одной из футболок глаза, а потом передала ее мне.

Баркли молча положил свою длинную морду мне на колени и посмотрел на меня влажными карими глазами, как обычно поступают понимающие все собаки.

– Я никогда никому не рассказывала, – сказала я. – Никогда. До прошлой ночи. Пожалуйста, просто позволь мне… все обдумать. Ладно?

– Конечно, – она снова крепко меня обняла. – Боже, мне так жаль. Сделаю все, что тебе понадобится. Все, что хочешь.

Послышался стук в дверь, и раздался женский голос с другой стороны.

– Энджи?

Дверь открыла более взрослая копия Энджи. Те же черные кудри, те же полные округлости под струящимся платьем.

– Милая, я уже выхожу. Баркли в… ой, простите, я не знала… – на лице отразилось потрясение и беспокойство, когда она перевела взгляд с меня на свою дочь и обратно. – Здравствуйте?..

– Уиллоу, это моя мама, Бонни, – сказала Энджи, все еще обнимая меня. – Мам, это моя подруга Уиллоу Холлоуэй. Вчера у нее была трудная ночка. Ей нужно принять душ и поесть, а затем нам нужно будет сказать, что она провела ночь у нас, ладно?

– Анджела, – сказала Бонни суровым тоном.

– Клянусь, не произошло ничего незаконного, – пообещала Энджи. – Ей нужна наша помощь, хорошо? Пожалуйста. Ты же знаешь, что можешь мне доверять.

Бонни нежно отогнала Баркли, села с другой стороны от меня и убрала длинные волосы с моего лица.

– Ты пила.

Энджи прикусила губу.

– Ну ладно, один незаконный поступок…

– Энджи не имеет к этому отношения, миссис МакКензи, – сказала я. – Клянусь. И простите, что вот так заявилась. Она права, у меня была тяжелая ночка, вот и все.

– Уиллоу играет Офелию в постановке «Гамлета» в ОТХ, – заметила Энджи. Это важно. И она гениальна. Родители запретят ей участвовать, если мы не поможем.

– Мне не нравится лгать, – сказала Бонни, все еще поглаживая меня по волосам, словно мы с Энджи дружили с подготовительной школы. – Я сделаю исключение, если вы пообещаете, что ложь, будто она провела здесь ночь, поможет. Не хочу потом узнать, что это вы не все мне рассказали и моя ложь лишь усугубила ситуацию. Понимаете, о чем я?

Мы кивнули.

– Ладно. Поверю вам обеим, – ее тон говорил, что лучше бы ей не пришлось об этом позже сожалеть.

– Спасибо вам. – Я прижалась к ней, и она обняла меня. Это были материнские объятия, теплые и успокаивающие. – Спасибо вам, – снова прошептала я. – Мне так жаль.

– Ты о чем-то хочешь поговорить, милая? – спросила Бонни.

– Нет, – я бросила взгляд на Энджи.

Потом зазвенел мой телефон, и все подскочили.

– Боже, это мама, – сказала я дрожащим голосом. – Она расскажет папе. Я потеряю «Гамлета», – я тяжело сглотнула. – Я потеряю Гамлета.

Бонни забрала телефон из моей руки и нажала на зеленую кнопку.