— Будь здоров, княже. — Слез с телеги, кланяясь, попенял: — Пошто обижаешь? Пошто басурманом зовешь?

— Одежда на тебе татарская. Нешто крещеные люди в таких полосатых халатах ходят!

— А коришь все же зря. Я из Орды убег, пришел сюды в чем был, да вот поспел только похоронить ее, — Фома оглянулся на ладу.

Князь зорко, по–хозяйски приглядывался.

— Пришлый ты, значит. То–то я тебя не припомню. Вот покойницу твою вроде знавал. Как ее звать–то?

Фома посмотрел на князя, опять оглянулся на ладу и, не отвечая, начал заворачивать воз обратно.

— Ты куда?

Фома отвечал угрюмо:

— Не знаю я, как звать ее. Звал хозяйкой, ладой звал, а имени не ведаю. Чего я попу скажу? Соседей надо спросить.

Андрей Костянтинович принялся бороду гладить, чтоб Фома улыбки не заметил. Поехал рядом.

— Люди к своим родичам подступиться боятся, непогребенные мертвецы лежат, а ты чужую обрядил справно. Аль смерти не боишься? Аль жизнь не мила стала?

— Я, княже, татарам набрехал, што колдун я заговоренный, а может, и впрямь так, только не пристает ко мне зараза. А жизнь… — неожиданно Фома улыбнулся светлой улыбкой. — Как можно, штоб жизнь не мила стала? Скажешь, княже!

Князь подумал, прикинул и так и этак, сказал:

— Тебя, детинушка, судьба ко мне привела. Погляди, что у меня в Новом городе в Нижнем деется! Мор на люди силен и лют! Вишь, лежит. Подобрать некому… — князь показал на мертвеца, валявшегося в придорожной канаве. — А вон еще. Повсюду так! Погребешь свою ладу, принимайся за дело, потрудись для бога, трупия подбирай, вози на кладбище, опрятывай. За труд пожалую. Согласен? Не испугаешься мертвяков?

— Будь по–твоему, княже, — ответил Фома.

3. «МОР НА ЛЮДИ»

Фомкина телега завязла в грязи. Бился, бился Фома — ни с места! Бросив воз посреди улицы, он отошел, шлепая по лужам, к ближайшим воротам, сел на скамейку. Конь стоял, понуро склонив голову, на мокрой спине темные полосы от кнута, с боков пар идет.

Фома зябко повел плечами. Пока над возом бился, жарко было, а сейчас, в промокшем, изодранном халате, стало студено.

Поглядел вдоль улицы — пусто: осень, слякоть — подмоги не жди, все по домам, как тараканы в запечье, да и народу в Нове–городе мало осталось, страсть сколь за лето перемерло!

Фома устало закрыл глаза. Удар над головой по забухшему засову заставил его вздрогнуть, оглянуться.

Открылась калитка. Вышел нижегородец. Мужик дюжий. Вот и подмога!

Нижегородец снял шапку, стряхнул с меховой оторочки капли дождя, поклонился и вновь нахлобучил шапку по самые брови.

— Бог на помочь тебе, Фома.

— Спасибо. Отколь меня по имени знаешь?

Мужик вздохнул.

— Как вас не знать. Не больно много таких–то, как ты, в Новом городе. Поглядишь на вас из–за тына — дрожь возьмет! Вон Ивашко — человек божий — покойничков везет. Вон Васька Беспутный. Этот хошь пьян без просыпа, да прав перед господом по делам своим. Вон Никола Убивец ради спасения души старается. Да еще ты, Фома — веселая голова. Про тебя так и говорят: «Этот не унывает. С этим и помирать вроде легше. Хоша и ругатель, но свят человек».

— Свят?! Ты, дядя, не бреши! Кой к бесу свят — всем ведомо, станишник я. Знают, говоришь, меня? Вестимо! Как не знать! Я и живым и мертвым ведом, вот мор минует, тогда забудут, а пока в подпечье, и помело — большак… Да ты, дядя, што с ноги на ногу переминаешься, чаво тебе?

— Прости меня, Фома, — мужик снова вздохнул, — не со зла, но со страху, вот те хрест не со зла, но только прошу — не сиди у моих ворот, тебя зараза не берет, а мы, по грехам нашим, боимся.

Фома помрачнел.

— Будя. Побрехали! Сам ты меня святым назвал, я в угодники не лез, а ныне, значит, меня, как пса, прочь гнать! — Глаза у Фомы загорелись, шагнул к нижегородцу, схватил за кушак, тряхнул: — Я те покажу святого, станишник я! Иди, пока цел, чертов кум, помоги мне воз выволочь, вишь, по ступицу завяз.

Мужик задохнулся от страха, рванулся и, оставив в руках у Фомы кушак, юркнул к себе во двор, захлопнув калитку.

Фома по обычаю своему плюнул, швырнул кушак в канаву и, не слушая причитаний мужика, доносившихся из–за забора, пошел к возу.

Нижегородец, припав к щели меж бревен тына, мелко закрестился, видя, как Фома сбрасывает покойников в грязь.

Когда конь вытащил наконец облегченный воз из рытвины, Фома, побросав трупы на телегу, оглянулся на мужика, оцепенело глядевшего на него из–за тына, крикнул:

— Покуда прощай, дядя! Скоро тебя так–то повезу!

Тот охнул, взмолился:

— Что ты, Фомушка, не пророчь, можно ли такое вымолвить!

— Ладно, живи покуда! А пуще не бойся ни чумы, ни Фомы, тогда не пропадешь!

— Ох, искушение! Ох, озорник Фома — пугает и бояться не велит! — вздыхал вслед ему нижегородец.

А дождь