Позади раздался победный крик – один из военных заметил беглеца, давал сигнал остальным. В деревья с глухим стуком вошли пули, одна резко дернула рукав, разрывая ткань.

Громов как раз прыгнул в бурелом, когда услышал сзади душераздирающий рев боли. Он позволил себе бросить взгляд через плечо, успел увидеть, как вытянутую в его сторону руку с короткоствольным пистолетом-пулеметом резко притянуло к земле, впрессовывая и раздавливая кости и металл. Как растянулся на земле тот самый боец, который хотел ударить его ножом сзади.

«Минус один», – злорадно подумал Руслан.

Но радоваться было рано. Ослабевший организм быстро выдохся, ноги становились ватными, а в висках тяжелым «бум-бум» бился пульс. Еще немного – и он попросту упадет без сил. Подходи и бери тепленьким.

Громов вновь сменил направление движения, чуть сбавил скорость, опасаясь влететь в ловушку. Потом и вовсе остановился, прислушиваясь.

Преследователи отстали. По крайней мере он больше не слышал шума проламывающихся сквозь лес людей и стрельбы.

– Уроды, – выдохнул Громов, разглядывая окровавленные руки.

На привал Громов остановился возле перевернутого робота. Чем-то эта полянка понравилась ему, каким-то спокойствием и ощущением безопасности. Чувство это было ложным, но, за неимением другого, приходилось довольствоваться иллюзиями.

И вот теперь, сидя на камне, Руслан полноценно отдыхал душой и телом. В желудке сыто лежала каша, ноги гудели, но уже меньше, чем пару дней назад. Он все еще жив и способен бороться. Что может быть сейчас более важным?

– Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел, – пробормотал Громов, смотря исподлобья на тусклый глаз робота. – Никакие они не сталкеры…

Конечно, не сталкеры. Выправка военная, оружие армейское, даже рожи и те казенные. Вопрос в другом – насколько легально они здесь? И, судя по их реакции и методам работы, ответ казался более чем очевидным.

Руслан допил последние капли теплой воды, облизнул губы. Вроде бы, если губы влажные, то жажда не так заметна.

– Я так думаю, – рассудил вслух Руслан, обращаясь к роботу как к живому собеседнику, – что они не романтики ради прилетели сюда. И это не просто любители быстрого заработка, собирающие внеземные объекты вдоль периметра. Эти уж точно знали, куда и зачем летят. Верно?

Робот ничего не ответил.

– Верно, – утвердительно кивнул Громов. – Специально за «лампой» лезли. И еще контейнеры эти… Что в них? Уж точно не ягоды-грибы. И оружие для бесшумной стрельбы, таким простых «голубых касок» не снаряжают.

Пилот поставил руки на камень за спиной и откинулся, выгнув ноющую поясницу.

– Только вот какая теперь, к чертям, мне разница? – Пилот подмигнул роботу. – Мне бы день простоять да ночь продержаться. Кстати, про ночь… Пора идти.

Он поднялся, шутливо откланялся роботу и пошагал к лагерю, стараясь успеть до стремительно наступающей темноты.

* * *

Кострище было раскидано, в центре черной угольной ямки лежала длинная ветка с частично оборванными листьями. Тут же валялся разбросанный хворост, который Громов аккуратно складывал накануне у входа в шалаш. Сам шалаш выглядел помято, в одной из стенок разошлись ветки.

Пилот вытащил из ботинка нож, с тревогой осмотрел прилегающие кусты. Неужели тот, из малинника, приходил? Или, может, эти военные контрабандисты опередили?

– Илья, – громким шепотом позвал Руслан. – Илья!

В шалаше заелозило, он дернулся, словно кто-то изнутри задел тонкую стенку.

– Илья, – позвал он громче, заглядывая в проем. – Ты здесь?

– Нет, мля, ушел, – резко ответили из темноты, и Громов не сразу узнал голос ученого. – Куда я мог деться?

– Фух, – успокоившись, выдохнул Руслан, плюхаясь на землю и втыкая рядом нож. – Я уж испугался… Чего тут за бардак-то?

Ткачев не ответил. Громов смог разглядеть друга в глубине шалаша, сидящего у дальней стенки. Лишь темная фигура и блестящие глаза.

– Чего случилось-то? – громче спросил Руслан. – Кто это все сделал?

– Тебе не все равно? – прилетел холодный ответ.

– Ты чего? – опешил Громов. – Что случилось, Илья?

– Да ничего не случилось, Рус! – взорвался Ткачев. – Ничего ровным счетом не случилось, кроме того, что я парализованный инвалид, что у меня гниет спина, что моя жена пропала в этой треклятой Зоне. Вот что случилось, дорогой Руслан.

Громов даже не нашелся что на это ответить.

– Илья, у тебя жар? – лишь смог спросить он. – Давай я тебя посмотрю, повязку поменяю…

– Да иди ты знаешь куда… со своей заботой! – Голос Ильи надрывно задрожал. – Это ты со своей заботой не даешь мне наконец сдохнуть!

– Ты белены объелся, Илья? – повысил голос Руслан. – Что за чушь ты мелешь?

– Ты ходил, искал Полину?

– Конечно, ходил.

– Что ты врешь? Я же видел, как ты в другую сторону уходил!

– Илья…

– Ты, наверное, в поселок ходил, в Маяк, да? – Тон Ткачева стал обличительным, победно-язвительным. – Наверное, нашел там немного еды, да? Конечно, ее же так мало осталось!

Громов понял куда ведет этот разговор. Он предостерегающе воскликнул:

– Илья, ты ерунду говоришь!

– Ты ел сегодня? – хлопнул ладонью по земле ученый. – Скажи мне! Ты сегодня ел?

Руслан молчал, широко раздувая ноздри от обиды. Но врать другу не мог. Как не мог и сказать вслух, что менее четырех часов назад наелся досыта.

– Молчишь, – удовлетворенно прошипел Ткачев. – Я так и знал, Рус. Я так и знал. Ты всегда думал только о себе… А я вот сегодня жевал траву, дружище. Потому что кто-то сожрал мою порцию. Интересно, кто бы это мог быть? А, Рус?

– Я оставил тебе все запасы еды! – не выдержал Руслан. – Я даже крохи твоей не взял!

– Но еды-то нет! – рявкнул Илья. И тут же застонал, хватаясь за голову и сползая со скатки на землю.

– Как это нет? – Громов разозлился не на шутку. Он вскочил, одним движением смел в сторону стенку шалаша и вошел под вышку. Опустился на колени и зашарил рукой возле Ильи. Тут, где-то тут он оставлял еду.

Пайка оказалась под одной из веток, видимо, Илья сдвинул ее под стенку во сне. А потом передвинулся в сторону и уже не смог дотянуться рукой.

– Это что? – Громов затряс перед прикрывающим руками лицо ученым свертком. – Это, твою мать, не еда?

Руслан швырнул сверток на землю, вскочил и отошел в сторону, нервно расхаживая туда-сюда.

После нескольких секунд напряженного молчания Ткачев сказал виновато:

– Прости меня, Рус. Прости, дурака, погорячился. Ты пойми, я тут один целый день, с ума схожу. Еще и этот жар, голова как чугунная. Ничего не соображаю… Извини.