Как только она вышла, он с трудом поднялся на ноги, схватил пузырек с таблетками, который она оставила, и, положив две таблетки в карман, вышел из смотровой.

Путь домой оказался труднее, чем раньше, но на этот раз у него было лекарство для Майкла, и это придавало ему сил. Сильно хрипя, он добрался до дома, и ему пришлось выждать в прихожей и восстановить дыхание. Потом медленно, с трудом, шаг за шагом он поднялся по лестнице.

На чердаке было тихо. Мертвая тишина. За последние двенадцать часов его больше тревожило долгое молчание, чем приступы кашля.

Майкл лежал на подушке неподвижно, такой юный, как ребенок. Слипшиеся от пота черные, волнистые волосы влажными завитками прилипли ко лбу.

– Майкл, – прохрипел он. – Майкл! – горло сжал страх.

Майкл слегка пошевелился, но не проснулся.

– Майкл, проснись. Я достал лекарство! – Йозеф сильно потряс его.

Наконец он открыл глаза:

– Вот вы где, – пробормотал юноша. – Мне приснился чудный сон.

Йозеф достал из кармана пузырек:

– Вот, твое лекарство, – заглянув внутрь баночки, он с разочарованием обнаружил, что таблеток хватит только на три дня на одного человека. Он решил все отдать Майклу.

– Мне кажется, уже слишком поздно, профессор. Примите лекарство сами. Боюсь, я ускользаю из этого мира.

– Нет, – решительно ответил Йозеф. – Мы прошли столько всего не для того, что все закончилось здесь, на этом чердаке. Ты обязан выжить. У тебя целая жизнь впереди.

– Какая-то ее часть.

– И она будет. – Он сунул две таблетки Майклу в рот и дал воды, затем выждал, пока тот проглотит, а после успокаивающе попросил:

– Расскажи мне о своем сне.

– Я был со своей семьей, – прохрипел Майкл.

– Правда? – Йозеф закашлялся, внимательно прислушиваясь.

– Моя мать была такой красивой.

– Когда ты видел ее в последний раз?

– Несколько минут назад.

– Нет, я имею в виду…

Майкл кивнул:

– Я знаю, что вы имеете в виду. Когда она серьезно заболела, я был подростком. А мой отступник-отец погиб во время Первой Мировой. Мы сохраняли нейтралитет, но он захотел воевать.

После смерти матери меня воспитывала бабушка, но и ее я потерял перед оккупацией… – он вздохнул и задумчиво добавил: – Она мечтала только об одном – чтобы я окончил университет. Только ради нее я проходил курс по высшей математике.

– Мне очень жаль, – ответил Йозеф.

Майкл пожал плечами:

– А мне нет. Я рад, что они все умерли. Что они не стали свидетелями зверства.

Разговор, казалось, измучил его, Майкл закрыл глаза. Его горе была осязаемо, терзаемый болью, он повернулся лицом к Йозефу:

– Пожалуйста, профессор, поговорите со мной о чем-нибудь, кроме болезни.

Йозеф кивнул. Он прошел на другую сторону чердака и отпер аккуратно спрятанный сундук. Обратно он вернулся с фотографией, на которой были изображены он и его жена, Сара. И заговорил так, словно собирался рассказывать сказку:

– Мы с моей женой Сарой, – с теплотой произнес он, – очень любили друг друга. И много лет назад, в совершенно другой жизни, играли музыку вместе.

Майкл смотрел на фотографию рассеянными глазами.

– Значит, вы играли на пианино… – Йозеф кивнул, но Майкл должно быть заметил гримасу боли на его лице, поэтому спросил: – Вы больше не хотите играть?

Йозеф помотал головой, стараясь подобрать нужные слова:

– Это долгая история.

Майкла снова охватил приступ кашля, и он отпил немного воды.

– А я не тороплюсь, профессор, – съязвил он.

Не отрывая взгляда, Йозеф смотрел в другой конец комнаты, погруженный в воспоминания. Наконец он продолжил свой рассказ:

– Мой отец считал, что я стану невероятным пианистом, – рассмеялся он про себя. – С самого раннего возраста я подавал такие надежды, что меня называли вундеркиндом. Моя мать-пианистка ежедневно занималась со мной, обучая мастерству игры на этом инструменте. Но даже, когда я стал уверенно играть, я почувствовал, что во мне копится обида. Каждый вечер после школы, мой брат Маркус – отец Ингрид – и все наши друзья играли на улице, пока я корпел над премудростями самых сложных симфоний Моцарта. И поэтому, став взрослым, я просто перестал играть. Потом я встретил Сару. И она поощряла меня играть снова. Тогда все было иначе. В ней было столько радости, и мы всегда играли вместе.

– Вы выглядите такими счастливыми, – сказал Майкл, изучая фотографию.

Йозеф с трудом сглотнул, а потом шепнул:

– Были. Я был. Но после того, как она покинула меня…

Ничего дальше вымолвить он не мог и только покачал головой, выражая накатившую горечь. Затем встал, с чувством, что вторжение в его личную жизнь становится невыносимым.

Майкл смотрел на него с выражением грусти и страдания на лице, и Йозеф не был уверен, что ему комфортно с этим чувством разоблачения. Это было так близко к боли, которую он всегда старательно избегал – истинной причины смерти его жены. Поэтому он снова быстро переменил тему, отгоняя мысли о давно минувшем.

– А теперь отдыхай. Пусть таблетки делают свое дело, чтобы ты исполнил мечту твоей бабушки.

– Профессор, не забудьте принять лекарство.

– Да, конечно, – солгал Йозеф.

Он сидел и смотрел, как Майкл погружается в очередной глубокий сон.

* * *

Три дня Йозеф ухаживал за больным, борясь с собственной лихорадкой. Но Майкл не шел на поправку, напротив ему становилось все хуже и хуже. На утро четвертого дня бутылка была пуста.

– Нужно еще лекарство. Я скоро вернусь, – прошептал он, скорее самому себе, чем своему спящему пациенту.

Когда он спустился по лестнице и вышел на улицу, его снова охватил судорожный кашель. Он страшно бредил. Перед его глазами плыл весь мир, когда он пытался поставить одну ногу перед другой. Ноги сделались свинцовыми.

– Я должен принести Майклу лекарство, – снова и снова напоминал он себе, покачиваясь взад и вперед, но заставляя себя двигаться, делая один за другим мучительный шаг. – Еще чуть-чуть.

Когда он миновал угол улицы, снова пошел снег, и он потерялся в пространстве, его поглотила неясность. Где он? Что он делает? Он даже не мог вспомнить, кто он. Только одно жгучее навязчивое желание двигало им. Если бы еще он мог вспомнить, что это…

Он уставился в темнеющее небо, но свинцовые тучи лишь отражали его собственное неведение. Безмолвно глядя вверх, он наблюдал как внезапным дождем сыпались снежинки, покрывая лицо ледяной вуалью. Он устал, смертельно устал. И закрыл глаза, чтобы хоть на мгновение дать им отдохнуть. Удушающая тьма на секунду зависла над пропастью его сознания, а после переползла и поглотила его.