— К несчастью, я всего лишь барон, так что поначалу не рассчитывайте на многое. Но я тешу себя надеждой добиться большего. Вот тогда, быть может, станете и князем.

— Это самая смешная шутка, что я когда-либо слышал.

— Я говорю совершенно серьёзно.

— Серьёзно?

— Да. Посудите сами. Вы поможете мне, я помогу вам. Вместе мы сделаем карьеру, и награды от нас не уйдут. Я дам вам титул и этим вызову особое отношение и к собственной особе, не так ли? Награждая меня, его величество будет держать в уме, что возвеличивает вас.

— Вы ловкий человек, господин барон. — В чертах лица юноши проступило еле заметное выражение гадливости. — Но вы забываете, что мой отец ещё жив. Как же вы собираетесь меня усыновить?

— Очень просто, — с полнейшим хладнокровием отвечал барон, — я напишу ему, и он согласится.

— Но если он согласится, то получится, что он отрекается от меня, — Дантес успел забыть, что минутами ранее он сам отрёкся от отца без колебаний.

— Всякое бывает на свете.

— Порою с ума можно сойти от этого всякого. Да, барон, я, видимо, приму ваше предложение, если всё обстоит именно так. И не буду строить из себя потерянного принца. Хотелось бы, конечно, знать поподробнее, как там вышло с матерью. Прекрасная дама, король, чувства. Романтика, которой так не хватает в это рациональное время!

«Когда я спущу с вас брюки, милый сын, — подумал барон, — то будет тебе и романтика.»

Глава 23

В которой бывший гусар становится негоциантом и свидетелем второго пожара.

Пётр Романович был принят в Лондоне безукоризненно. Князь Ливен, посол от России, являл собой тип джентльмена, встречающегося не чаще, чем тип Дон Кихота встречался в кругу идальго.

Приветственная речь, с которой он обратился к соотечественнику, очень понравилась Безобразову, пусть тот в ней ничего и не понял по причине незнания английского — но интонации, жесты и благородство осанки не оставляли сомнений в том, что это была очень приятная для него, коллежского асессора, речь.

Судя по всему, князь куда-то спешил, поскольку завершил монолог тем, что обвёл широким, но изящным жестом пространство вокруг себя, лучезарно улыбнулся и удалился, не взяв в руки пакета с корреспонденцией, что должен был ему передать Безобразов.

— Его сиятельство оказывает вам честь, — пояснил оставшийся с Петром один из секретарей посольства, обращая на себя внимание. — Он предлагает вам располагать его домом, пока обстоятельства вынуждают его покинуть вас, но к ужину непременно вернётся и принесёт самые искренние извинения.

— Пётр Романович, — представился Безобразов.

— Свицкий, Андрей Павлович.

— Что же мне сейчас делать?

— Всё, что угодно. Князь вернётся, как и сказал, к ужину. А у вас разве один пакет?

— Признаюсь, у меня два пакета.

— Второй можете отдать мне. Госпожа княгиня дурно чувствует себя последние дни и не покидает постели (Доротея Ливен болела уже неделю после ссоры с любовником — графом Грей, премьер-министром Великобритании. На их ежедневную переписку, впрочем, недомогание не влияло), но она спрашивала о вас и ждёт писем.

Петру это не понравилось, но полученные инструкции допускали подобный вариант, и он расстался со вторым пакетом.

Так он и поселился в одном из флигелей княжеской резиденции, в комнате, соседствующей с комнатой Свицкого, приставленного к нему в качестве компаньона на те дни, что требовались для получения ответных писем. Князя он практически не видел — тот был обыкновенно занят приёмами важных посетителей и появлялся лишь за столом к ужину, или не появлялся вовсе.

— Мне, право, неудобно намекнуть его сиятельству, что я не знаю английский язык, — признался Пётр после первого дня, — он или решит, что я неуч, или оскорбится.

Свицкий только посмеялся над подобными опасениями.

— Что вы, Пётр Романович, полно. Князь — лучший человек на свете. Вам не о чем беспокоиться.

Сам же он предложил гостю побыть его гидом и показать Лондон за эти дни — на что тот немедленно согласился.

— Не буду кривить душою, Пётр Романович, — в том не только моё желание, но и просьба княгини. Её сиятельство всё недужит и не простит себе оставить гостя без должного обращения. Кстати, она передаёт вам записку — с глубочайшими извинениями, как понимаю.

Коллежский асессор записку прочёл, затем прочёл ещё раз, после чего сжёг её на огне свечи.

— Вы смотрите на меня, словно увидели впервые, — заметил Свицкий, — и я догадываюсь, почему. В записке должно быть сказано, что без меня вам не понять души этого города, не правда ли?

— Вы удивительно точно разгадали мысль вашей госпожи, — заметил Безобразов, — ей хочется, чтобы я понял этот город.

Несколько дней они гуляли. Андрей Павлович оказался превосходным знатоком британской столицы и знакомил гостя с тем, что шутливо называл «полусветом», подразумевая места приличные, но доступные. Они посещали парки, кофейни, клубы, биржу.

В Англии было приятно сердцу. Всё представлялось точным, качественным, выверенным, неспешным. Сильнее прочего Петру нравились люди. Любой англичанин, как ему виделось, потому был спокоен, что твёрдо знал своё место. Этой мыслью он поделился со Свитским.

— Вот, Андрей Павлович, смотрю и радуюсь. У нас в России как-то не так. Сперва взглянешь на погон или ещё какие знаки отличия, а после уже на человека. Здесь же наоборот.

— Пётр Романович!

— Да, так и есть. Более того скажу вам — у нас порою человек, когда в зеркало смотрится, сперва на мундир посмотрит. Кто я да что я.

— Ну уж вы преувеличиваете! — рассмеялся Свитский.

— Нет, верно говорю вам. Не подумайте — я не из тех, кому стоит за границу попасть, так сразу начинают Россию хаять, но ведь правда. У нас человек сам часто знать не знает, кто он таков, вот и держится за чин. Здесь же... моряк — это моряк. Джентльмен — это джентльмен. И всё так. Вот они и спокойны, уверены.

— Может быть, может быть.

Особый интерес у Безобразова вызвала Лондонская биржа, место и впрямь удивительное.

— Подумать только, — рассказывал ему Свитский, — здесь ежедневно решаются дела на десятки и сотни тысяч фунтов. А сколько вы желаете вложить?

— Четыре тысячи фунтов.

Ранее Пётр признался, что обладает некой суммой, которую согласен пустить в оборот по случаю, но