А еще Александра Борисовича очень устраивало трезвое, прагматическое отношение таких людей, как тот же Реддвей или Майер, к своей работе. Помнится, еще в самом начале их знакомства Питер рассказывал не о приемах работы фэбээровцев или цэрэушников, а просто об обычных полицейских, с которыми Турецкий был знаком исключительно по кинофильмам или романам американских писателей. Да, у них всегда во главе угла — Его величество Закон, да, демократия, да, свобода личности! Это все обязательные условия их деятельности, и тот же полицейский, прежде чем швырнуть тебя в клетку автомобиля, обязательно прочитает тебе наизусть твои права о том, что ты имеешь право не отвечать на вопросы, ибо твои показания могут быть использованы против тебя, а затем так отделать дубинкой, что и тюрьма покажется раем. Или попробуй оказать ему при задержании просто физическое сопротивление, не говоря уже о вооруженном! Никаких сантиментов! Нет, и Питер, и Миша совершенно спокойно относились к тому, что в России квалифицировали бы как превышение должностных полномочий, скажем, при задержании, аресте или допросе.

Турецкий, не раз на собственной шкуре испытавший, чем грозит ему «превышение» даже в тех ситуациях, когда иного выхода просто не оставалось, был, разумеется, на их стороне — то есть на позициях своих американских друзей. Хотя вслух вряд ли бы в этом признался, и так неприятностей хватало.

Поэтому, размышляя сейчас о возможной встрече с Мишей, Александр Борисович надеялся, что та операция, которую он задумал провести в Бостоне, если, разумеется, сам сумеет все правильно и, главное, убедительно донести до Майера, особых трудностей представить не должна. Надо ведь совсем немного! Самое конкретное и простое, в сущности, доказательство — это наличие пишущей машинки с соответствующим шрифтом и прочими компонентами, необходимыми для проведения криминалистической экспертизы. Скажут «да, это — она» — и вопрос решен. А владелец машинки, Лев Липский, никому не нужен в России, и уже теперь можно заявить практически наверняка, что его экстрадиции в Москву никто не потребует. Если сам захочет ответить на вопросы московского следователя, значит, ответит, не пожелает — опять же его право, его проблемы. В принципе большой «политики», которая могла бы нанести какой-либо вред отношениям России и Соединенных Штатов, в этом деле тоже не просматривается, так что, получается, и говорить практически не о чем.

Но кажущаяся простота дела вовсе не указывала на то, что Липский по своей воле, охотно предоставит свою пишущую машинку для проведения экспертизы. Или, на худой конец, сознается, что является автором газетной публикации. Зачем ему тогда было придумывать себе псевдоним? Чего вообще огород городить?

Значит, машинку надо изъять незаметно, а потом так же вернуть ее на место. Но для этого необходимо проникнуть в чужое жилище. А как это сделать, если хозяин находится дома? Как его вывести и ненадолго отправить в такое место, где бы он никому не мешал? И вот тут уже в буквальном смысле мог бы оказать неоценимую помощь либо сам Миша Майер, либо кто-то из его коллег, но только по его личной просьбе. Согласится? Это тоже большой вопрос. Но попробовать надо…

С тем Турецкий и заснул, посчитав, что, когда придет новый день, вот тогда и придется забивать себе голову новыми вопросами.

…Завершив поутру необходимый комплекс многочисленных спортивно-оздоровительных упражнений, явившись к завтраку свежим и чисто выбритым, Александр Борисович застал за столом только одного Питера. У коллег начинались занятия.

Оказалось, что Реддвей с утра тоже не терял времени. Сделав необходимые телефонные звонки, он выяснил-таки, что Майер — вот уж повезло Турецкому, так повезло! — действительно, как Питер и предполагал, во Франкфурте. Немедленно связавшись с ним, старина Пит выяснил обстановку и предложил сегодня же пообедать вместе в ресторане Франкфуртского аэропорта, а заодно и проводить в Вашингтон московского гостя. Майер выразил согласие. Он давно не виделся с Александром и, судя по его доброжелательному тону, готов был оказать коллеге необходимую помощь.

— Пит, дружище, — заявил растроганный Турецкий, — ты прямо как Дед Мороз.

— Не совсем понял тебя? — слегка напрягся Реддвей.

— Ну, тот же всегда ходит с мешком подарков!

— Ах, в этом смысле? Тогда я, конечно, очень похож на Санта-Клауса. Сознаюсь тебе, Алекс, — добавил он, хитро прищуриваясь, будто заправский заговорщик, — перед Рождеством, пока мои студенты не разбегаются на каникулы, я люблю совать им в носки разные подарки. Они, конечно, знают, кто это делает, заходя в их комнаты посреди ночи, но всегда изображают такое удивление, такой восторг, что даже я сам им верю. Так что кто кого, в конце концов, разыгрывает, еще неизвестно!.. А сейчас завершай свой завтрак. У тебя есть два свободных часа, которые я тебе посоветовал бы использовать на хорошее дело.

— Я к твоим услугам, Пит, — с готовностью согласился Турецкий.

— Хорошо, — важно кивнул Реддвей. — Тогда я предлагаю тебе сделать небольшой доклад или сообщение для наших студентов. Я обещал им воспользоваться твоим кратким пребыванием здесь, чтобы они могли узнать из первых рук — так? — как вы организуете у себя в стране борьбу с террористическими проявлениями, как ведете расследование терактов. Может быть, тебе будет удобнее сослаться на собственный опыт? Надеюсь, ты извинишь мне, что я взял на себя эту инициативу, не согласовав ее предварительно с тобой?

— Пит, дружище, — засмеялся Турецкий, — не надо извиняться. Ты меня достаточно хорошо знаешь и все делаешь правильно. Но меня другое беспокоит. Боюсь, что частные примеры, которые я мог бы привести, вряд ли чему-нибудь путному их научат. А что касается нашей государственной антитеррористической программы, если бы мы даже и назвали ее так, то, поверь…

— Ничего, Алекс, — с серьезной миной на лице успокоил Питер, — мы же с тобой оба прекрасно понимаем, что даже и отрицательный опыт — тоже есть важная составляющая нашего общего опыта.

«Ну, хоть стой, хоть падай! Утешил, называется…»

— А после твоего доклада мы немного перекусим и сразу вылетим во Франкфурт, чтобы угадать как раз к обеду. Нет существенных возражений?

«Существенных возражений», как уверенно заметил Реддвей, у Турецкого не было. Он даже подумал мельком, что такой, пусть и краткосрочный, режим в Германии ему наверняка пригодится, когда он окажется в Штатах, — уж, во всяком случае, первых три-четыре дня он даже думать о еде не сможет, ибо сама мысль о какой-то пище будет вызывать глубокое отвращение…

Вопреки его предположениям, что-то мямлить или отделываться общими словами, обходя острые углы, Александру Борисовичу не пришлось. Интерес у взрослых и достаточно опытных людей, сидевших в просторной аудитории, был искренним и вполне, оказывается, заслуженным. Ну, во-первых, все они представляли не менее десятка стран, объединившихся в общей борьбе с террором, а во-вторых, следуя традициям школы, отлично владели несколькими языками, в том числе и русским. И потому взаимное общение сразу стало неформальным.

Следовало отдать должное и Питеру, который лично привел Турецкого в аудиторию и представил слушателям. Долго он не говорил, но отметил у «старого друга Алекса» его богатый практический опыт следователя, а также упомянул вскользь о нескольких операциях, в которых Турецкий в свое время принимал участие, работая здесь, в школе, стоя, как говорится, у истоков ее создания. Такой рекомендации для людей, знающих толк в оперативно-розыскной работе, было более чем достаточно.