Сам достаточно опытный юрист, Кирилл Валентинович понимал, что следствие теперь будет вестись ни шатко ни валко — таков уж извечный принцип работы российской прокуратуры. Речь же не о кровавом убийстве либо невероятном по наглости теракте, расследование которого взято на контроль, скажем, самим президентом, а о традиционном в постсоветском обществе оскорблении личности. И при его анонимности подавать в суд можно только на печатное издание. Тратить деньги, нервы, чтобы выиграть в результате дурную славу и полный пшик в трудовой перспективе? Или молчать и делать вид, что собака-то хоть и лает, а караван действительно идет? А кого это убедит в его правоте?

Одно только утешало — бурно отреагировали на газетную публикацию те, кому этого делать вовсе и не было острой нужды. Но их «дружеский», прекрасно рассчитанный на публику гнев, больше похожий на плохо скрываемое злорадство, был явлением временным и преходящим. Это все — постороннее, необязательное. Поговорили и забыли. Но вот те, кто имели право задавать вопросы, пока молчали. Или они тоже забыли, или же терпеливо выжидали, как станут дальше развиваться события. А событий все не было. Никак они не развивались.

Турецкий что-то мямлил по поводу того, что чуть ли не две недели занимался не бог весть какой сложности работой, которая и привела его к тому, что у него наконец-то, видите ли, появились веские основания подозревать в авторстве конкретное лицо. Ну и что дальше? Что еще у него есть, кроме «подозрения»? Наверняка обыкновенная отговорка, когда сам не знаешь, что сказать, а отвечать надо.

Но он, следователь, был хотя бы до сих пор достижим. А сейчас вообще пропал из виду. В Генеральной прокуратуре, куда звонил Степанцов, ему вежливо и однозначно ответили, что тот в командировке. Даже когда он назвал себя, секретарша, которая, конечно же, должна быть в курсе дела, уклончиво ответила, что выехал по делу, связанному с одним клеветническим выступлением в средствах массовой информации. Вроде бы и все сказала — и ничего на самом деле. А звонить Меркулову было просто неудобно, тем более что Константин Дмитриевич в ответ на откровенный намек Степанцова прекратить расследование отреагировал довольно странно. Мол, ты сам вызвал джинна из бутылки, сам и загоняй его обратно, так, что ли? Вот и приходится молчать и… ждать. Ждать и молчать, будь оно неладно!

И Кулагин, который обещал своими силами навести порядок, молчал.

В таком тревожном настроении, когда все-таки возникали время от времени некие неприятные предчувствия, Кирилл Валентинович, не ожидая для себя неприятных сюрпризов, отправился к председателю. Вопрос касался очередного арбитражного разбирательства между двумя известными корпорациями, чьи интересы схлестнулись вокруг крупнейшего месторождения меди в Восточной Сибири. Слушания в Федеральном арбитражном суде Восточно-Сибирского округа в Иркутске ни к чему не привели, стороны остались неудовлетворенны предыдущими решениями, и дело было передано в Высший арбитражный суд Российской Федерации.

Степанцов захватил с собой папку с основными материалами на случай вопросов и, войдя в кабинет Васильцова, продемонстрировал всем своим видом готовность ответить на любой из них.

Алексей Иванович, видимо, был чем-то расстроен. Или озабочен. По его пухлому, лишенному видимых эмоций лицу никогда нельзя было узнать, о чем он в настоящий момент думает. А вот недовольство — это подмечалось сразу.

— Садитесь, Кирилл Валентинович, — не самым дружелюбным тоном начал он, глядя не в глаза собеседнику, а в стол.

Начало не предвещало ничего хорошего.

— Вы эти материалы… — Васильцов сделал решительный жест рукой, — отложите пока в сторону, успеем вернуться. Меня другое интересует. Что у нас происходит, объясните? — Он поднял голову и требовательно уставился своему заместителю в глаза: — Вы догадываетесь, о чем я? Или нужны разъяснения? Разве не ясно, что человек, которому выдвинуты серьезные общественные обвинения, не может спать спокойно, пока не докажет публично своей невиновности? Вы — юрист, мне вас что, учить надо? А у меня нет для этого свободного времени! Но если его нет и у вас, чтобы отстоять свою честь и достоинство, тогда что я должен думать? Как реагировать на обращенные ко мне вопросы?

— Вы разрешите? — сдавленным голосом спросил Степанцов.

— Обязательно разрешу! Даже потребую, Кирилл Валентинович! Нам, честное слово, только «банной» славы не хватает! Извините за резкость. Так слушаю вас.

— В настоящее время ведется расследование… На самом высоком, уверяю вас, уровне. В Генеральной прокуратуре. И меня там уверили, что разберутся в самом ближайшем будущем. К сожалению, я не располагаю материалами следствия, но проводит его госсоветник юстиции третьего класса Турецкий, это имя вам, полагаю, достаточно известно. И он мне сообщил, что подлинная фамилия анонима им уже установлена. Просто в настоящий момент он, но моим данным, в командировке, а когда вернется, я уверен, будут и результаты.

— Хм, мне бы вашу уверенность! Просто поразительно! — Председатель как-то по-бабьи всплеснул руками. — Неужели вы не понимаете, что ставите под сомнение собственную репутацию? В подобных случаях благородные, честные люди обычно сами подавали в отставку! Ну, от вас, — он со снисходительной небрежностью посмотрел на побледневшего Степанцова, — никто этого не потребует, да и времена другие, однако…

— Что вы мне предлагаете?

— Возьмите, на худой конец, отпуск. По состоянию здоровья. Или по семейным обстоятельствам, как угодно. До конца этой вашей развернувшейся эпопеи. Что я могу вам, взрослому и весьма, надеюсь, неглупому человеку, советовать? Свои шаги вы должны были предвидеть сами, Кирилл Валентинович!.. И гораздо раньше! Ладно, — решительно закончил он даже и не разговор, а, скорее, свое гневное выступление, — я вас больше не задерживаю, свободны.

Степанцов с трудом поднялся и направился к выходу. Но у самой двери его догнала последняя фраза Васильцова:

— Это у вас, полагаю, материалы по Удоканскому месторождению? Можете папку оставить у меня, я посмотрю позже.

И Степанцову пришлось, пересиливая себя, вернуться, положить на стол Васильцова папку с документами и снова, едва не спотыкаясь, идти по казавшейся теперь отвратительно бесконечной ковровой дорожке в двери.

Ему не стоило объяснять смысла сказанных председателем слов. Алексей Иванович, говоря о предвидении, имел в виду совершенно конкретные вещи. Он определенно хотел сказать: «Ты, Кирилл, возжелав ступить на эту ковровую дорожку не посетителем, а хозяином, должен был предвидеть возможные последствия. И теперь сам отвечай за свои действия. Или за собственное бездействие». Что, скорее всего, точнее. И это «путешествие» по ковровой дорожке туда-сюда было наверняка использовано им в качестве дополнительной издевки над человеком, покусившимся на его трон. Или кресло. Или стул — это все абсолютно без разницы, ибо за собой Степанцов никакой вины не чувствовал, слухи о своем возможном назначении не педалировал, не распространял, поскольку за него это с успехом делали другие, и меньше всего ожидал в своей, как видно, неоправданной самоуспокоенности такого непредвиденного поворота.