август, 21

"Милая Соль! Только что проплыли или, как говорит адмирал Скарампо, «прошли» пролив между Сицилией и Италией. Сицилия, как я узнал из Брокара, называется так от Сциллы – чудовища, что, вкупе с Харибдой, было обезглавлено Улиссом. Но почему тогда Италия не называется Хрибдой или Грибдой? Пиччинино остался к моей шутке (которую я считаю вполне удачной) холоден и, судя по всему, был ею разозлен. Виду, однако, старается не подавать – я, всё-таки, почти герцог (отец! читая это глазами своих порученцев, верь в мою искреннюю сыновнюю любовь), а он – всего лишь сын бесславного кондотьера.

Море похоже на тебя, нет, ты прекраснее. Карл."

Кандия

август, 28

Кандия. В имени острова брезжило что-то ботаническое. Кандия – это, кажется, растение, похожее на маргаритку или на простой ползучий вьюнок – Кандия обыкновенная. Ещё оно намекало на песью голову в шипастом ошейнике – слышалось в нем что-то вроде canis fidelis . Ещё – шкандаль, как выражались некогда мещане, будто только что из французской галантереи. «Шкан-д’аль», – шлепали о борт волны.

Джакопо Пиччинино и Карл стояли на палубе. Мысли Карла блуждали: так далеко от мамы-папы он ещё никогда не забирался, причем чем дальше – тем неинтереснее. Мысли Пиччинино путались: Силезио, по его настоятельному настоянию, остался в Остии, и Пиччинино пытался понять, хорошо это или плохо. Хорошо, потому что нельзя всё время есть одно мороженное крем-брюле – гибкий стан Силезио ему приелся. Плохо, потому что лучше есть мороженное крем-брюле, чем перебиваться с вареной чечевицы на соленую рыбу. Впрочем, всегда оставались какие-то надежды. В конце-концов, общество графа Шароле его вдохновляло безотносительно, просто так.

Сразу вслед за отплытием из Остии за Джакопо вдруг стало водиться отвратительное дело – разговаривая с графом, он начал проглатывать слоги, буквы и диакритические знаки. Наверное, чтобы подчеркнуть, что слово, фраза проговаривались на всякий лад несчетное число раз (версия Карла). Что за чёрт? Волнуюсь? Осложнение проклятой болезни? (версия Пиччинино).

«Не мене-м-рижды ясещал эту-ндию» («Не менее чем трижды я посещал эту Кандию»), – сообщил Карлу Пиччинино. «Чего?» – рассеяно переспросил Карл. Он уже привык к говорку своего нового компаньона, но всё ещё не привык, что должен принимать его как так и надо. Карл злился на Пиччинино – там, где на самом деле был избыток вербальных соков и чуть-чуть кокетства, Карлу виделось чистое издевательство. «Неужели нельзя говорить, чтобы, блядь, было понятно? Он же говорил нормально, в Остии по крайней мере», – негодовал Карл наедине с Луи.

– Ну на-ко-нец-то, Кан-ди-я! – повторил Пиччинино, прилежно артикулируя, когда они вошли в гавань – молочно-молочную, стылую, сонную, скрытую облаками, словно сидерический месяц календарным. Пиччинино сам был не в восторге от своего фасон де парле . В этой связи он был настроен серьезно работать над своей дикцией.

– Причаливаем не мешкая, – приказал Карл в надежде, что Пиччинино засуетится и ускачет к адмиралу Скарампо поучаствовать в руководстве высадкой на правах шестой няньки. Общество кондотьера ему прямо-таки осточертело.

Уста Пиччинино тронула снисходительная тень – это долбленые лодки «причаливают». Красивый, новый корабль не причаливает, а швартуется. Но поправить графа он не решился. Так даже лучше. Ему так даже больше нравится. Общество Карла Пиччинино не надоедало никогда.

Вскоре передовой отряд с Карлом во главе зашагал к крепости, нахлобученной, словно сан-бенито на плешивую голову, на ближайший к пристани утес. Полчаса они ревели, улюлюкали, заклинали хозяев крепости отпереть, матюгались, строили предположения, почему не отпирают и кто не отпирает, кое-кто начал исподтишка хавать свои заначки прямо у главных ворот. Ещё полчаса делали то же, но тише – крикуны ссадили глотки, Пиччинино устал трубить в особый, наподобие охотничьего, рожок, всё, что было по карманам, съели. Крепость помалкивала. Мысль о штурме Карл отбросил как несвоевременную, аналогию с сан-бенито – как несостоятельную, воспоминание о стоянии подле резиденции семьи Колонна – как совершенно неподходящее к случаю. Хотелось кушать.

Посовещавшись с самим собой, Карл принял решение направиться в деревню, которая чадила поодаль. Спутники Карла неохотно подчинились, погавкав напоследок и пошвыряв в ворота камнями. Оттуда, как бы в ответ, потянуло не то чтобы дерьмом, но неубранным хлевом. Полчаса спустя воинство Христово не солоно хлебавши достигло деревни.

– Кто хозяин этого строения? – официально поинтересовался Пиччинино у первой встречной с кувшином и в национальном костюме (передник из суровой ткани, белая блуза, отделанная позументом, свободного фасона юбочка, туфли со стоптанными задниками). Пиччинино указывал в сторону крепости.

Встречная с испанским носом, тяжелой косой через плечо да на грудь и замечательными белыми руками без перстней, которые, по уверениям Луи, очевидно (Луи: «это сразу видно») отродясь не держали ничего кроме понятно чего, задумалась, поставила кувшин на пол, почесала икру правой ноги большим пальцем левой, закусила губу и сказала: «Я хозяйка, а что?».

Впечатлённый Пиччинино обернулся к Карлу и, на этот раз без всяких проглатываний, сказал: «Это она, граф». Вот тут-то Карлу стало интересно.

– Вы? – переспросил он, выступая вперед.

– Я, да. Я – хозяйка, а мой муж – хозяин. Мы просто живем в деревне, оттуда к морю ближе, можно купаться. Но бумаги у нас в порядке, если это Вас интересует.

Карл отмахнулся – дескать, не интересует.

– Карл, граф, – представился он и поцеловал женщине ручку. – Кажется, я Вас где-то видел…

– Гибор, – представилась женщина.

* * *

При Гибор состоял муж, заодно также кузен, приятель, любовник и зеркало – некто Гвискар, представлявшийся то так, то сяк, смотря по настроению и казавшийся поочередно то первым, то вторым, то пятым. «Это Гвискар», – отрекомендовала его Гибор, обезоружив Карла невозможностью присовокупить к этому хоть какой-нибудь титул.

Хозяева кандийской крепости занимали добротный дом с плоской крышей, который рядом с глинобитными паучатниками селян стоял не менее чем Тадж-Махалом. Они оба вполне могли бы зваться через -де-: Гибор-де-владелица-замка-на-утесе, Гвискар-де-муж.

Гвискар сидел на высоком табурете перед домом. Перед ним стоял длинный столярный верстак, на котором были расставлены горшочки с клеем и разложены мотки бечевы, клещи, ножи, небольшая пила и маленький топор, дюжина гусей, две дюжины чаек (все птицы – мертвые и частично ощипанные), несколько листов бумаги с рисунками и ворох разнодлинных реек. Гвискар методично выдергивал из крыла ближайшего гуся длинные маховые перья, осматривал каждое сквозь выпуклое стекло и, что больше всего удивило Карла, выбрасывал себе под ноги. Только теперь граф обратил внимание, что втоптанными в пыль перьями устланы все подходы к дому.

Когда Гибор представляла Карла Гвискару, тот даже не подумал прервать свои медитации. Гвискар сосредоточенно нахмурился, подул на очередное перо и процедил что-то далекое от куртуазного идеала. Карлу послышалось: «Нет, этот нам тоже не подойдет». «Почему „этот“, если перо – „оно“, „это“?» – озадачился Карл.