улыбающийся, с коротко остриженными волосами, стоящий на берегу пруда с лопатой в правой руке. Закатанные рукава рубашки обнажили его округлые бицепсы, наводя на мысль о древнегреческой скульптуре.

«У детей не было никаких шансов против такого здоровяка», – подумал Дамьен, глядя на эту красноречивую демонстрацию силы.

Прошло два часа. Полицейские продолжали перетряхивать все, что можно было перетряхнуть, все больше сомневаясь, что они что-нибудь найдут. Спальни, кухня, ванная, кладовка… – все комнаты были осмотрены и выпотрошены. Шкафы изрыгнули свое содержимое на пол, громко хлопая дверцами; мебель, холодильник и книжный шкаф, сдвинутые с места, обнажили лишь пыль и грязь, в которой они простояли целую вечность. Полу тоже уделили огромное внимание. Многочисленные ковры и половики были свернуты в рулоны и выставлены за дверь. Грубые доски из массива дуба были тщательно изучены на предмет наличия тайника, в котором можно было бы спрятать тело ребенка.

Со стороны горизонта медленно надвигалась ночь, словно голодный зверь, осторожно подкрадывающийся к раненой добыче.

– Здесь обязательно должно что-то быть! – нервничал Дамьен.

Он отогнал мысль о том, что мог ошибиться, что искал не в том месте и не в то время. Он отмахнулся от воспоминания о лицах жителей Берри, которые упрекали его, никогда не высказывая этого в открытую, в том, что он так и не смог найти свою дочь. Он притворился глухим, когда голос его бывшей жены кричал через расстояние и время, что именно из-за его решений, из-за его выбора они потеряли свою дочь, что это он должен был встречать ее после коллежа в тот день вместо того, чтобы предлагать свою кандидатуру для поездки на это чертово обучение в Париж. Точно так же, как он отодвинул от себя подальше последнюю улыбку Мелани, ее бурную радость, когда за два дня до ее исчезновения, он подарил ей пару красных кроссовок, о которых она мечтала уже много месяцев.

«Только не сейчас, сейчас не время, сосредоточься…»

Внезапно с задней части фермы послышался крик. Все присутствующие полицейские застыли на месте.

– Все сюда, черт, идите все сюда!

Дамьен выскочил на улицу, стараясь не угодить в одну из многочисленных грязных луж, и подбежал к группе, которая уже собралась возле хлева. Деревянная постройка, такая же высокая, как дом, с двумя боковыми стенами, сбитыми из толстых досок, занимала не меньше двадцати метров. Запах коровьих экскрементов и влажной соломы, поднимавшийся из стойл, делал воздух тяжелым и насыщенным, словно эти запахи со временем полностью пропитали помещение.

– Сюда!

Он повернул голову к дальней части хлева и заметил деревянную лестницу, приставленную к люку, расположенному в потолке.

– Сюда, наверх!

Дамьен поднялся и скользнул в узкое отверстие. Он оперся обеими руками, чтобы выбраться на чердак, отряхнул пыль с брюк и включил фонарик. Ему пришлось нагнуться, чтобы не удариться о переплетение балок над головой. Вокруг висели длинные паутины, отсутствие окна делало воздух спертым. Инспектор пошел вперед, пробираясь через разнообразный хлам, который небрежно сваливался сюда годами, ориентируясь на яркие лучи, направленные неподвижно стоящими полицейскими на угол, которого он еще не мог видеть.

– Что здесь? – спросил он, добравшись до комиссара, стоявшего рядом с другим полицейским. – Что вы нашли?

Но никто из них был не в силах ответить. Они просто смотрели на Дамьена, и в глубине их глаз плескалась скорбь.

13

Ты знаешь, бабуля, я уверена, что время претупляет все.

Любовь, жизнь, улыбки и гнев. Именно это я поняла, когда встретила взгляд этой девочки. Изношенность. Моей человечности, моего рассудка, моей души.

Так не должно было произойти.

Принести поднос с едой, игнорировать ее присутствие, подняться обратно, забыть о ней и отправиться на остров. Таков был план. Но когда я нагнулась, чтобы поставить перед ней поднос, я услышала, как она прошептала:

– Вы знаете, как зовут кошек?

Я подняла глаза, удивленная, что она обращается ко мне с такой мягкостью. Я была готова услышать слова, пронизанные ненавистью и гневом.

– У них нет имен, – ответила я дрогнувшим голосом, который старалась сделать твердым и отстраненным.

– Нет, есть… – заверила она.

– Я им никогда их не давала.

– Однако они у них есть, – добавила она, прежде чем откусить от бутерброда.

Она была красивой, эта девочка. Длинные темные волосы, бледные веснушки, рассыпанные по лицу, словно звезды в летнем небе, глаза-ирисы, похожие на два бездонных колодца… Несколько минут я в восхищении стояла напротив нее, с нежностью наблюдая, как она ест, и борясь с желанием обнять ее.

Закончив, она прислонилась к стене, поджав ноги к подбородку.

– Я скучаю по папе… – призналась она.

– Мне очень жаль… – с трудом выговорила я, взволнованная этой фразой, которая так часто раздавалась в моей душе.

– Он постоянно повторял мне, что никогда не нужно терять надежду, – продолжила девочка. – В последний раз он это сказал, когда наконец купил мне ту пару кроссовок, о которой я давно мечтала. «Вот видишь, малышка, никогда не теряй надежду!». Поэтому я надеюсь. Я знаю, что он придет и спасет меня.

– Это прекрасное воспоминание, – заметила я, чувствуя, как к глазам подбираются слезы.

– А тебе твой папа тоже так говорил?

– Я… не знаю…

– Я люблю говорить о своих родителях. Они словно находятся здесь, рядом со мной.

И тогда я стала расспрашивать ее о матери и об отце. Это доставило ей удовольствие, Мелани говорила о них с затаенной гордостью в глубине глаз. Я никогда еще не встречала ребенка, который бы так гордился своими родителями. Возможно, я просто жила в неправильном мире? И мои убеждения были основаны на глупости, на бессмыслице, внушенной мне матерью, неспособной воспитать ребенка, и фермером, предоставившим мне фальшивую свободу?

Мелани рассказала мне истории своего региона: о поверьях, передаваемых мертвыми живым; о дрожи, вызываемой у путешественника, заблудившегося в ночном тумане; о присутствии невидимых, но ощутимых сил; о колдуньях за спиной; о книгах, в которых упоминалось то, о чем все боялись говорить: «Чертово болото», «Инструменты дьявола»… Она призналась, что много об этом думает с тех пор, как находится здесь, и что этот пугающий мир теперь ей кажется самым бесценным убежищем, гораздо менее враждебным, чем реальность.

Я взяла поднос и направилась к лестнице. «Процесс пошел, – подумала я, – она строит себе свое собственное убежище… В этом и состоит волшебная сила детей… Придумать себе новую жизнь, чтобы забыть о жестокой реальности; играть со временем и его непостоянством, чтобы выжить в мире, который только и думает о том, как бы их сожрать…»

Я отвернулась, неловко стараясь скрыть свои слезы, и, дойдя до середины лестницы, предложила: