преуспела в этом после исчезновения дочери. Сначала он принимал ее упреки, относя их на счет страха и отчаяния. Но шли дни, Мелани не возвращалась, и ее обвинения становились все более резкими, такими же отточенными, как лезвие ножа, которое всякий раз, когда она открывала рот, пронзало сердце отца, уничтоженного мыслью, что он больше никогда не увидит свою дочь.

– Она просто говорит, что иногда люди танцуют с дьяволом и чаще всего в этом танце улыбается он…

11

В последующие дни я старалась действовать по той же схеме: принести поднос, игнорировать присутствие ребенка, подняться наверх и обо всем забыть. Машинальные и быстрые жесты, лишенные человечности. Только так я могла побороть ощущение, что превратилась в чудовище. Мне нужно было свести к минимуму время, проведенное с ребенком, чтобы скорее забыть о нем, чтобы он стал безликим для меня.

Но этого не произошло, бабушка.

На второй вечер, в 20 часов 37 минут, Франк спустился в погреб с едой и чашкой горячего шоколада. Я спряталась в столовой, комнате, наиболее удаленной от кухни и ребенка, и включила радио, чтобы занять свои мысли исторической передачей, которую транслировали ежедневно в это время. Напрасно я пыталась себя образумить, убедить себя, что он прав, что наше счастье настолько сильное, что уничтожит все мои угрызения совести, – мне это до конца не удавалось.

Тем временем ловушка неумолимо захлопывалась. Поскольку каждая отсчитываемая минута невольно усыпляла мой протест, вгрызаясь в рассудок, словно терпеливый монстр, стремительно уменьшая значимость ребенка, все больше заглушая свет этого блуждающего огонька…

Тема радиопередачи была посвящена опытам, которые ставили на людях фашисты во время Второй мировой войны. Это напомнило мне о тебе, бабушка. Ты не понаслышке знала об этой войне, ты ее пережила. Я снова ощутила грусть от того, что тебя нет рядом. Я бы так хотела, чтобы ты подсказала мне, как поступить, чтобы ты обняла меня и чтобы наконец закончился этот детский плач.

И тогда решение пришло само собой.

Я уже давно не отправлялась на остров.

С тех пор, как он перестал ко мне прикасаться. С тех пор, как исчез мой страх.

Мне было достаточно туда вернуться, спрятаться там, чтобы забыть обо всем, что здесь происходит. Почему я раньше об этом не подумала?

Я закрыла глаза, слушая, как голос радиоведущего вещает о Лебенсборне, «источнике жизни», а также о различных опытах над военными, гражданскими и детьми, которые проводили нацисты во время оккупации… Один из гостей рассказал о детском доме в Уазе, размещенном в небольшом замке Буазери, который в последние месяцы войны использовался как роддом для французских женщин, беременных от немецких солдат. Это здание и его пристройки, принадлежавшие семье Менье, владельцу знаменитых фабрик по производству шоколада и какао, были реквизированы, чтобы выращивать там совершенных детей. Совпадение вызвало у меня улыбку – шоколад был той же марки, что приносил мне каждый день мой бывший палач.

«Шоколад Менье, благо Вселенной».

Я почувствовала, что покидаю реальность. Я словно падала на дно колодца, зная, что мое приземление будет мягким. Когда я открыла глаза, я уже сидела на палубе «Лазаруса» напротив Поля. Море было спокойным, умиротворяющим, я слышала, как в рулевой рубке ругается старый морской волк Симон. Я была рада вновь увидеть Поля, хоть и испытывала легкое чувство вины. Меня не покидало глупое ощущение, что я обманываю мужчину, который сейчас суетился в погребе. Но я продолжала с улыбкой слушать, как Поль описывает мне жителей острова, постепенно забывая о ферме и ребенке.

Я очнулась в тот момент, когда спускалась на причал острова.

Вернст пришел и тяжело опустился рядом со мной на диван, и его присутствие выдернуло меня из моих фантазий. Некоторое время он сидел молча, пока его учащенное дыхание не пришло в норму, затем он встал и выключил радио.

– Кому нужны эти передачи… Они что, не знают, что нет преданнее спутницы, чем война? Что когда вы с ней встречаетесь, это на всю жизнь?

«Да, – подумала я, – плохие воспоминания и кошмары преследуют нас всю жизнь. И чувство вины тоже. Но я знаю одно убежище, где можно спрятаться от всего этого… Один остров, где никто и ничто не сможет меня достать…»

Но наступил третий день.

12

Патрис перезвонил через два часа.

– Вернст присутствовал на ярмарке Санкуэна в то время, – сообщил он.

Его серьезный голос и напряженность, с которой он произнес эту фразу, не оставляли места для сомнений.

Дамьен выслушал своего друга, до последнего не веря в эти слова и в то, что они собой представляли.

Он услышал смех Мелани.

Увидел ее улыбку.

Вспомнил ее одинокую кровать, в которой он провел не одну ночь в надежде, что она придет его разбудить, потешаясь над его свисающими ногами.

Буцефал продолжил, и возникшие образы улетучились. Он объяснил, почему ему понадобилось больше времени на выяснение информации:

– Я проверил другие ярмарки, в которых он участвовал. То есть часть из них, поскольку этот парень умудрялся посещать по двадцать ярмарок за год.

Его друг провел огромную работу за столь короткий срок. Он немедленно связался с сельскохозяйственной палатой Буржа, которая подтвердила присутствие данного фермера на ярмарке, уточнив, что он продал там трех животных. Патрис поинтересовался, существует ли национальный реестр ярмарок домашнего скота, и его собеседник дал ему контакты Французской федерации по торговле живым скотом. Там он смог получить полный список национальных ярмарок.

– Все это дурно пахнет, Дамьен. Очень дурно.

– Я тебя слушаю, – с трудом выговорил инспектор.

– В десяти коммунах, с которыми я связался, четыре заявили о пропаже детей за последние десять лет. В Альби в 1979 году, в Гренобле в 1978 году, в Бресте все в том же 1978 году и в Клермон-Ферране в 1980 году. Ни один из этих ребятишек не был найден, и твой парень участвовал во всех этих ярмарках. Может, пришло время мне все объяснить?

Дамьен с ужасом переваривал информацию, которую ему только что сообщил его друг. Его опасения, которые поначалу были лишь тихим шепотом, простым ощущением, становились все более громкими воплями, такими же леденящими душу, как крики тонущих детей.

– Два дня назад на пляже была обнаружена молодая женщина. Она ничего не помнила, твердила только о каком-то острове и лагере для детей, где над ними проводили опыты. Психиатр ее осмотрела и диагностировала многочисленные посттравматические расстройства. Она считает, что вся эта история с островом и детьми – нечто вроде