– А… почему только в таких местах? – спросил он.

– Я тебе уже сказал – мы пока не знаем. Но, возможно, он еще вернется, так что скажи всем, что следует быть настороже. И присматривайтесь к тем, кто станет сердиться, когда кто-нибудь из вас будет… – я пытался подобрать слово, – … «строптивым».

– Вы хотели сказать – борзым? – спросил Джозеф. – Это Виски-Энн так говорит – борзость.

– Правильно говорит. Он мог выбрать Фатиму именно из-за этого. Не спрашивай меня, почему, – я не знаю. Но будь осторожен. И самое главное: никуда ни с кем не ходи. Никогда не покидай клуб, каким бы приятным ни показался тебе человек и сколько бы денег тебе ни посулил. И передай то же своим друзьям. Договорились?

– Ну… ладно, мистер Мур, – медленно протянул Джозеф. – Но может… может, вы с детектив-сержантом Айзексоном все же будете иногда нас тут навещать? Те другие фараоны, которые явились сегодня утром, – их, похоже, совсем не волновало, что с нами станет. Они просто приказали всем молчать про Фатиму и ушли.

– Мы попытаемся, – ответил я, вынимая из кармана пальто карандаш и листок бумаги. – И если вдруг у тебя найдется, что нам рассказать – что угодно, если ты сочтешь это важным, – приходи вот по этому адресу днем. Ночью – вот по этому. – Я дал ему не только адрес нашей штаб-квартиры, но и бабушкин, на Вашингтон – сквер, мимоходом представив себе, как старушенция отреагирует на появление этого мальчика – если, конечно, он когда-нибудь появится. Еще я узнал у него телефонный номер «Золотого Правила». – И не ходи к другим полицейским, если что-то узнаешь, – добавил я. – Сначала расскажи все нам. И не рассказывай другим полисменам, что мы здесь были, хорошо?

– Не волнуйтесь, – бойко ответил мальчик. – Вы вообще-то первые фараоны, с которыми я говорю.

– Наверное, это потому, что я не фараон, – сказал я, широко улыбнувшись.

Мне ответили такой же искренней улыбкой, и я вдруг уловил в лице Джорджа чьи-то знакомые черты.

– Да вы и не похожи, – сказал мальчик. И тут же брови его сошлись от удивления: – Но почему вы тогда хотите найти того, кто убил Фатиму?

Я положил руку ему на голову.

– Потому что мы должны его остановить. – В этот миг из-за дверей клуба донесся резкий скрипучий голос Виски-Энн. Я кивнул и добавил: – Кажется, тебе пора. Запомни все, что я сказал.

Джозеф диким зверьком прошмыгнул в двери и исчез внутри клуба, а я встал и обнаружил, что Маркус улыбается.

– Это у вас здорово вышло, – сказал он. – Раньше много возились с детьми, я угадал?

– Немного, – только и ответил я. У меня не было желания рассказывать ему, что глаза и улыбка Джозефа до боли напомнили мне черты покойного брата в том же возрасте.

На обратном пути мы с Маркусом не преминули обсудить изменившийся ход вещей. Теперь стало ясно, что искомый человек хорошо знаком с такими заведениями, как «Золотое Правило» и «Парез-Холл», а потому – кто еще, помимо клиентов, станет регулярно сюда заглядывать? В какой-то момент нас посетила мысль, что это может быть репортер или очеркист нравов, вроде Джейка Рииса: человек, пустившийся вскрывать городские по-роки и, ошеломленный их изобилием, вероятно, доведенный до безумных крайностей. Но так же быстро до нас дошло, что еще никто из репортерской братии не пустился в печатный крестовый поход против детской проституции, тем паче – гомосексуальной. Остаются миссионеры и прочие церковные деятели – категория, похоже, более многообещающая. У меня из головы не шли слова Крайцлера насчет сходства религиозных маньяков и серийных убийц, а потому я задался вопросом, не идем ли мы в самом деле по пятам того, кто вообразил себя карающей дланью Господней. Да, Крайцлер говорил, что не верит в религиозный подтекст этих преступлений, но Крайцлер ведь тоже мог ошибаться. К тому же все эти миссионеры и церковники, исполняя свой духовный долг в трущобах, частенько предпочитают передвигаться по крышам. Но все эти версии разбивались как волны о камень того, что сообщил нам Джозеф. Человек, убивший Али ибн-Гази, регулярно появлялся в «Золотом Правиле», и на эти визиты никто не обращал внимания. Любой же уважающий себя крестоносец-реформатор постарался бы привлечь к себе максимум внимания.

– Кем бы или чем бы он ни оказался, – заявил Маркус, когда мы подошли к Л» 808, – мы знаем, что он может приходить и уходить незамеченным. Похоже, он свой в таких заведениях.

– Верно, – согласился я. – Что возвращает нас все к тем же клиентам, а это значит, что он может оказаться кем угодно.

– Ваша теория насчет рассерженного посетителя может оказаться полезной. Даже если он не залетная птица, его, должно быть, не раз обдирали как липку.

– Не уверен. Встречались мне мужчины, ограбленные шлюхами. Да, они могут при случае душу из женщин выбить, но устроить такую резню? Этот человек просто обязан быть сумасшедшим.

– Так, может, возвратимся к старым версиям Потрошителя? – спросил Маркус. – Может, у него мозг попорчен дурной болезнью? Которой он заразился в притонах вроде Эллисонова или «Золотого Правила».

– Глупости, – возразил я, руками будто бы отталкиваясь от этой гипотезы, чтобы собраться с мыслями. – Единственное, за что мы пока можем держаться, – то, что наш убийца вменяем. Теперь это уже не оспаривается.

Маркус ненадолго замолк, после чего заговорил, тщательно подбирая слова:

– Джон. Вы же спрашивали себя, я полагаю, что будет, если основные допущения Крайцлера ошибочны?

Сделав глубокий вдох, я ответил:

– Да, я задавался таким вопросом.

– И каков ответ?

– Если он ошибается, всех нас постигнет неудача.

– И вы удовлетворены этим ответом?

Мы уже успели дойти до юго-западного угла 11-й улицы и Бродвея, где сновали экипажи и трамваи, развозя по городу гуляк. Вопрос Маркуса будто бы повис в воздухе передо мной, мешая влиться в привычный городской ритм. Недалекое будущее пугало. В самом деле – к чему сведутся все эти ужасные знания, накопленные нами, если основные предпосылки неверны?

– Это темный путь, Маркус, – тихо ответил я. – Но у нас есть только он.

Ночью над городом разыгралась настоящая вьюга, так что все пасхальное утро оказалось припорошено легкой белой пудрой. К девяти утра столбик термометра так и не поднялся выше сорока градусов (это случилось уже позже, днем, да и то всего на несколько минут), так что меня весьма соблазняла мысль остаться дома в постели. Но у Люциуса Айзексона были важные новости для всех нас – по крайней мере, так он сказал в телефонном разговоре, – поэтому вместе с первыми колоколами церкви Милости Господней, созвавшими прихожанок в воскресных шляпках к дверям, я втащил свое усталое тулово в нашу штаб-квартиру, которую покинул буквально полудюжиной часов ранее. Люциус провел вчерашний вечер за беседой с отцом Али ибн-Гази, из которой не почерпнул ничего интересного. Старший Гази был крайне неразговорчив и угрюм, особенно когда Люциус показал ему свою бляху. Вначале Люциус полагал, что его недружелюбие – обычная реакция трущобного жителя на блюстителя закона, однако позже, выходя из здания, он повстречался с домовладельцем, и тот сообщил ему, что в тот день сириец удостоился визита небольшой группы джентльменов, в том числе – двух священников. Описание коих полностью совпадало с тем, что рассказывала миссис Санторелли, однако домовладелец подметил и новую деталь: у одного святого отца на пальце был перстень-печатка Епископальной церкви. Это означало вещь совершенно немыслимую: похоже, католик и протестант работали вместе, преследуя некую общую цель. Домовладелец затруднился эту цель обозначить, ибо не мог сказать, о чем священнослужители беседовали с Гази, однако сразу после их ухода тот вернул хозяину долги по аренде – до последнего цента и в крупных купюрах. Люциус собирался рассказать нам об этом еще прошлой ночью, но так вышло, что, покинув сирийские трущобы, он решил заскочить в морг. Детектив хотел узнать, осматривал ли тело Али коронер, и если да, какое официальное заключение вывел, но его заставили ждать без малого три часа. А потом сообщили, что тело давно передано для захоронения, а единственная копия заключения – необычайно, как заверил Люциуса офицер в морге, лаконичная, – отправлена для ознакомления мэру Стронгу.