– Даже настаиваю.

– Что ж, могу назвать вас, скажем… Дэном Робертсом?

Корнуоллис странно посмотрел на меня и улыбнулся.

– Сто лет не пользовался этой фамилией.

– Знаю.

Он достал пачку сигарет. Я и не предполагал, что он курит – хотя да, какая-то пепельница была на столе в другом кабинете. Корнуоллис прикурил и затушил спичку резким движением кисти.

– Еще вы упомянули, что звоните из театральной академии.

– Верно, я был там – встречался с…

Я назвал фамилию заместителя директора, но это ему ничего не сказало. Я отпил еще немного кофе и поставил чашку.

– Вы не говорили, что учились в академии.

– Наверняка говорил.

– Нет. Я присутствовал при всех разговорах с Готорном. Вы не просто учились в академии – вы учились на одном курсе с Дэмиэном Каупером и даже играли вместе.

Я был уверен, что Корнуоллис станет отрицать, но он и глазом не моргнул.

– Я больше не вспоминаю об академии. Это не та часть моей жизни, о которой хочется помнить, – да и вообще, к чему? Когда вы пришли ко мне в офис в Кенсингтоне, то ясно дали понять, что ваше расследование – точнее, расследование мистера Готорна – движется в направлении той аварии в Диле.

– Здесь вполне может прослеживаться некая связь, – возразил я. – Вы были на том семинаре, когда Дэмиэн рассказывал об аварии? Кажется, он использовал тот случай для отработки какого-то приема?

– Вообще-то, да. Это было давно, и я, конечно же, все забыл, пока вы не напомнили.

Корнуоллис обошел вокруг стола и присел на край, возвышаясь надо мной; в его очках отражался резкий неоновый свет.

– Дэмиэн принес игрушку – красный автобус – и проиграл ту песенку. Он рассказал о том, что случилось и какое впечатление это на него произвело. Знаете, он даже гордился тем, что мать, сбившая двоих детей, первым делом подумала о нем и его карьере. Удивительные люди, не правда ли?

– Вы играли с ним в постановке «Гамлета», – напомнил я.

– Да, на основе классического японского театра: маски, веера… Какая нелепость! Дети с большим самомнением! Впрочем, в то время это имело для нас огромное значение.

– Все говорят, что вы были очень талантливы.

Корнуоллис пожал плечами.

– Одно время я хотел стать актером…

– А стали гробовщиком.

– Мы уже обсуждали этот момент у меня дома. Семейный бизнес: отец, дед… помните? – Тут ему в голову пришла какая-то идея. – Я хочу вам кое-что показать – наверняка будет интересно.

– Что?

– Не здесь, в соседнем кабинете.

Корнуоллис встал, ожидая, что я последую за ним. Именно это я и собирался сделать, но почему-то не смог подняться.

Это был без преувеличения самый страшный момент в моей жизни. Я не мог пошевелиться. Мозг посылал ногам сигнал: «встать» – а ноги не слушались. Руки превратились в инородные предметы, приделанные ко мне, но никак не связанные со мной. Футбольный мяч вместо головы, вздетый на бесполезную груду мышц и костей, а где-то внутри груды в панике колотилось сердце, словно пыталось вырваться наружу. Я никогда не смогу описать тот жуткий, тошнотворный страх. Я сразу понял: меня чем-то отравили, я в смертельной опасности.

– Вам нехорошо? – озабоченно спросил Корнуоллис.

– Что вы… наделали? – Даже мой голос звучал ненатурально, и губы не слушались.

– Вставайте.

– Не могу!

И тут он улыбнулся – хладнокровно и жутко.

Медленно, очень медленно Корнуоллис подошел к столу, достал из кармана платок и заткнул мне рот.

– Я на минутку, – сказал он. – Только принесу кое-что.

И вышел из комнаты, оставив дверь открытой.

Я по-прежнему ничего не чувствовал, кроме страха. Попытался замедлить дыхание. Сердце все еще колотилось. Я был слишком напуган, чтобы осознать очевидное: я беззаботно вошел в «царство смерти» – и результатом будет моя собственная смерть.

Вернулся Корнуоллис, толкая перед собой кресло-коляску – видимо, на ней перевозят трупы, хотя, более вероятно, пожилых родственников, пришедших попрощаться с покойным. Он тихо насвистывал себе под нос, на его лице – уже без очков – застыло странное, пустое выражение. Я смотрел в его блестящие глаза, на аккуратную бородку, редкие волосы и понимал, что это всего лишь маска, скрывающая жуткого монстра, только сейчас показавшегося на поверхность. Он знал, что я не могу пошевелиться, – должно быть, подсыпал мне что-то в кофе, а я, дурак, выпил. Хотелось настучать себе по голове. Это ведь он задушил Дайану Каупер, порезал на кусочки ее сына… Но почему? И почему я сразу не догадался – ведь все было так очевидно!

Корнуоллис наклонился, и на секунду мне почудилось, будто он хочет меня поцеловать. Я отпрянул, но он лишь поднял меня и перетащил в кресло. Я вешу примерно восемьдесят пять килограммов, так что ему пришлось остановиться и передохнуть. Затем он поправил на сиденье мои ноги и, по-прежнему насвистывая, выкатил меня из кабинета.

Мы прошли мимо открытой двери часовни. Я успел заметить свечи, деревянные панели, алтарь, на котором мог быть крест, менора или еще какой-нибудь религиозный символ. В конце коридора находился грузовой лифт, достаточно просторный, чтобы вместить гроб. Корнуоллис втолкнул меня внутрь и нажал кнопку. Когда двери закрылись, я почувствовал, что вся моя жизнь осталась позади. Лифт дернулся и поехал вниз.

Двери снова открылись. Мы попали в просторное помещение с низкими потолками и неоновыми лампами. В дальнем углу стояли шесть серебряных шкафов – холодильники для хранения тел. В другом углу располагалось нечто вроде операционного блока: металлический стол, рядом тележка со скальпелями, иглами и ножами; на стене полки с сосудами темного цвета. Корнуоллис подвез меня к столу спиной к лифту. На полу – серый линолеум, в углу ведро со шваброй. Все увиденное наполнило меня свежим ощущением ужаса, и невозможность пошевелиться лишь усиливала этот ужас.

– Не стоило вам сюда приходить, ох не стоило…

Его спокойная, деликатная манера речи была наработана годами и соответствовала той роли, которую он играл, – только теперь я осознал, что это всего лишь роль и передо мной теперь раскрывается настоящий Роберт Корнуоллис.

– Я ничего не имею против вас лично, однако что поделать – вы сами решили сунуть свой нос в мои дела! – К концу фразы он повысил голос чуть ли не до визга. – Зачем надо было спрашивать про академию? – продолжал Корнуоллис, немного успокоившись. – Зачем рыться в прошлом? Вы пришли сюда задавать глупые вопросы… Что ж, я отвечу, а потом разделаюсь с вами – хотя очень не хочу.

Я попытался заговорить, однако мешал платок. Корнуоллис вытащил его изо рта, и я обрел голос.

– Я сказал жене, что иду сюда… И секретарше! Если со мной что-нибудь случится, все узнают!