Полковник Бухгольц с несколькими офицерами тоже забрался на крышу своей землянки. Командовать было поздно: никто не услышит ни голоса, ни горна, ни барабанного артикула. Бухгольц просто ждал итога: куда качнётся чаша весов? Он выпрямился во весь рост и, деловито прицеливаясь, стрелял из ружей. Бесполезные сейчас вестовые и ординарец Тарабукин торопливо заряжали мушкеты, подавали ему и принимали пустые на перезарядку. Рядом с Бухгольцем, заложив руки за спину, стоял майор Шторбен. Он спокойно наблюдал за развитием событий, словно был в штабе перед ландкартой.

— Капитуляций нигде не замечаю, Иван Дмитриевич, — сухо сказал он.

— Молодцы солдаты, — с чувством ответил Бухгольц.

— Ещё не всё потеряно. Думаю, ежели возможно было бы прекратить пополнение противника, гарнизон получил бы авантаж.

— Тарабукин! — прижимая приклад к щеке, позвал Бухгольц. — Найди любого офицера, у которого есть в подчинении хотя бы полбаталиона, пусть предпримет дескурацию к воротам.

— Слушаюсь! — подскочил Тарабукин.

А наступление джунгар остановил поручик Кузьмичёв. Каким-то чудом в суматохе он сумел собрать своих солдат и сержантов, вывел их на плац и выстроил плутонги в несколько рядов, будто на экзерцициях. Галуны его мундира поблёскивали даже в темноте. Он зло и звонко выкрикивал приказы и махал саблей, словно отсекал сомнения в успехе.

— Полка! Патрон! Дуло! Мушкет! На взвод! Цель!

Солдаты дружно рвали зубами бумажные патроны, сплёвывали порох и орудовали шомполами. Единое для всех воинское дело укрепляло веру в собственную силу, способную отразить любой натиск.

Конные степняки попёрли из проулка на плац, как дым из трубы.

— Пли! — скомандовал Кузьмичёв.

Залп — перестроение — залп — перестроение — залп — перестроение — залп. Плутонги, сменяя друг друга, неутомимо поливали огнём противоположную сторону плаца, и степняки никак не могли преодолеть эту преграду: кони кувыркались, ржали и падали, убитые воины вылетали из сёдел и волочились на стременах. Безостановочная мощь слаженной ружейной пальбы казалась нечеловеческим действием, противостоять которому невозможно. Джунгары попятились обратно в проулки, сбиваясь стадом, которое с крыш кололи ба-гинетами и обстреливали другие солдаты. Грозный прежде натиск джунгар превращался в гибельную давку среди своих.

А ординарец Тарабукин не нашёл никакого офицера с полубаталионом, но наткнулся на поручика Ваню Де-марина, который с двумя десятками солдат оборонял пороховой погреб.

— Ванька! — вцепился в него Тарабукин. — Иван Ми-трич велел ворота перекрыть, иначе погибель! Бери служивых, и туда!

— Вон там капитан Рыбин дерётся, у него народу втрое больше, и драбанты шведские! — ответил Ваня. — Беги к нему!

— Убьют, не донесу приказ! Иди ты!

Приказ Бухгольца означал верную смерть, но Ване почему-то стало легче: значит, Иван Дмитриевич ещё руководит сражением; значит, есть воля, управляющая сопротивлением и устремлённая к виктории.

Ваня с солдатами переметнулся к куртине и по боевому ходу устремился в сторону ворот. Увидев какое-то осмысленное движение, возглавляемое офицером, другие солдаты тоже присоединялись к отряду Вани Дема-рина.

Створки ворот были сорваны напрочь; одну гранатой разнесло на еле скреплённый ворох изломанных досок, другую отбросили и затоптали. В проходе грудами лежали убитые караульные, убитые джунгары и убитые кони. Степняки скакали в ретраншемент прямо по трупам.

— Бьём двумя залпами первый-второй по моей команде! — распоряжался Ваня. — Завалим просвет мертвецами, по-другому не получится!

Солдаты изготовились, подняв ружья.

Ваня выждал, когда в проём, толкаясь, протиснулись сразу несколько всадников, и крикнул:

— Огонь!

Первый залп скосил всех, кто был в проходе. Джунгары, подпиравшие сзади, не смогли остановиться, — их скосил второй залп. Ворота перегородил шевелящийся, вопящий вал из людей и лошадей. Солдаты бросились к этому валу, чтобы добить раненых штыками, полезли по телам.

— Закидывай, чем есть, ребятушки! — отчаянно командовал Ваня и сам схватил за ноги какого-то мертвеца.

Солдаты тащили и швыряли в кучу и людей, и доски, толпой запихивали наверх мёртвых лошадей, волокли рогатки. Из страшной горы торчали руки, ноги и головы, и кто-то внутри этой горы ещё жалобно стонал. Снаружи джунгары вертелись перед воротами, но не могли преодолеть препятствие, да и кони шарахались от запаха смерти. Вход в ретраншемент был перекрыт.

Джунгары, что прорвались в крепость, теперь оказались в ловушке. Солдаты соединялись друг с другом в роты и батальоны, наступали строем, рассекали орду степняков на части и уничтожали по отдельности. Где-то застучал барабан, и как-то сразу стали видны офицеры. Гарнизон обретал утраченный было порядок, и казалось, что число русских возрастает. Откуда-то появились драгуны верхом на изловленных джунгарских конях. Даже темнота потеряла свою густоту и силу, и страх поражения растворился.

С крыши своей землянки полковник Бухгольц уловил эту пока ещё неявную перемену. Он ждал её и надеялся на неё. Он знал: надо вдолбить в головы новобранцев правила армии, пусть даже и непонятные недавним крестьянам. Когда враг прижмёт, солдаты вспомнят сей аксио-мат, и тогда случится чудо: из смятённого и ошалелого сброда само собой вдруг начнёт лепиться войско, совершенное в своём устройстве и неуязвимое. Кто хочет спасения — тот уповает на законы. Спасение — это армия, это виктория, это держава. Так учил царь Пётр. В его правоте Иван Дмитриевич убедился под Полтавой, когда шведы смяли фланг русского войска, но напоролись на каре преображенцев. В том каре с ружьём стоял и капитан Иван Бухгольц.

И вот теперь гарнизон переломил ход битвы, и солдаты сами загоняли и сокрушали степняков. Окружённым джунгарам некуда было деваться. На снежных куртинах замелькали быстрые тени — это степняки, забыв о чести, бросали лошадей и обращались в бегство, перелезая через стену.

— Достаточно, — удовлетворённо сказал полковник Бухгольц, выстрелив в последний раз. — Уже и не нахожу, в кого целить.

Бухгольц протянул мушкет вестовому.

— Надобно из арсенала батареи зарядами довольствовать, — предложил Шторбен. — Снаружи ещё изрядно кочевников. Требуется отпугнуть, дабы окончательно избавиться.

— Капитан Торекулов, исполните, — Бухгольц обернулся к офицерам. — Перейдём на куртину, господа, оттуда нам будет выгоднее наблюдать.

За положением следили и Цэрэн Дондоб с Онхудаем.

Окружённые каанарами и тайшами, они находились в полуверсте и не могли видеть ретраншемент в темноте, однако вспышки выстрелов время от времени очерчивали линию куртин и бастионов. Выстрелы означали, что крепость не пала и даже не сдаётся. До нойона и зайсанга доносился треск стрельбы и невнятные вопли. Ретраншемент дрался самоотверженно, и нойон не мог не оценить мужество орысов. Ему нравилось, когда враг — достойный соперник, хотя, разумеется, он не желал, чтобы враг остался непокорённым.